Свидетель: Потому что я его отец. Это мой долг по отношению к нему.

М-р Лоджудис: И это все?

Свидетель: Да.

М-р Лоджудис: А как же Хоуп Коннорс? По отношению к ней у вас нет никаких долгов?

Свидетель: Джейкоб ее не убивал.

М-р Лоджудис: Да, просто вокруг него по чистой случайности постоянно погибали люди, так получается?

Свидетель: Это ненадлежащий вопрос.

М-р Лоджудис: Я его снимаю. Энди, вы в самом деле считаете, что вы заслуживающий доверия свидетель? Вы и правда полагаете, что объективны по отношению к вашему сыну?

Свидетель: Я считаю, что в целом заслуживаю доверия, да. Что касается объективности, думаю, ни один родитель не может относиться к своему ребенку целиком и полностью объективно, соглашусь с этим.

М-р Лоджудис: И тем не менее Лори почему-то не питала иллюзий относительно Джейкоба, так ведь?

Свидетель: Об этом вам лучше спросить у нее.

М-р Лоджудис: Лори сразу поверила в то, что Джейкоб имел какое-то отношение к исчезновению его подружки?

Свидетель: Как я уже сказал, Лори глубоко потрясло все, что произошло за этот год. Она была не в себе. Жена пришла к своим заключениям.

М-р Лоджудис: Она когда-либо обсуждала свои подозрения с вами?

Свидетель: Нет.

М-р Лоджудис: Я повторю вопрос. Ваша жена когда-либо обсуждала с вами свои подозрения относительно Джейкоба?

Свидетель: Нет, не обсуждала.

М-р Лоджудис: Ваша собственная жена не делилась с вами своими переживаниями?

Свидетель: Она не считала это возможным. В этом вопросе. Мы, разумеется, говорили о деле Рифкина. Думаю, она знала, что есть некоторые вещи, которые я просто не готов обсуждать; области, в которые не готов был углубляться. С этим ей приходилось справляться самостоятельно.

М-р Лоджудис: Значит, после того, как эти две недели на Ямайке закончились?..

Свидетель: Мы улетели домой.

М-р Лоджудис: И когда вы вернулись, Лори в конце концов озвучила свои подозрения в адрес Джейкоба?

Свидетель: Не совсем.

М-р Лоджудис: Что значит «не совсем»?

Свидетель: Когда мы вернулись с Ямайки, Лори совершенно замкнулась в себе. Она отказывалась что-либо вообще со мной обсуждать. Жена держалась очень настороженно и была крайне расстроена. Даже напугана. Я пытался поговорить с ней, вытянуть ее из своего кокона, но, думаю, она мне не доверяла.

М-р Лоджудис: Она когда-либо обсуждала с вами, что с моральной точки зрения вы, как родители, обязаны предпринять?

Свидетель: Нет.

М-р Лоджудис: А если бы она задала вам такой вопрос, что бы вы ответили? Какие моральные обязательства, по-вашему, были у вас как у родителей убийцы?

Свидетель: Это гипотетический вопрос. Я не верю, что мы родители убийцы.

М-р Лоджудис: Ну ладно, тогда чисто гипотетически: если бы Джейкоб был виновен, что вы и ваша жена должны были предпринять в этом случае?

Свидетель: Нил, ты можешь как угодно переформулировать этот вопрос. Я не буду на него отвечать. Джейкоб – не убийца.

То, что произошло следом, я могу с чистой совестью назвать самой искренней, самой непроизвольной реакцией, которую на моей памяти выдал Нил Лоджудис: он в раздражении швырнул свой желтый блокнот. Тот трепыхнул листами-крыльями, точно подстреленная на лету птица, и плюхнулся в дальнем конце зала.

Пожилая женщина в ложе присяжных ахнула от неожиданности.

На мгновение мне показалось, что это был один из театральных жестов Лоджудиса – этакая подсказка присяжным: неужели вы не видите, что он лжет? – только лучше, потому что ее не будет в протоколе. Но Лоджудис молча стоял на своем месте, глядя себе под ноги и еле заметно покачивая головой.

В следующее мгновение он уже вновь овладел собой и, скрестив руки на груди, сделал глубокий вдох. «К делу. Заманиваешь, подлавливаешь – и берешь голыми руками».