В это утро Семён Ульяныч проснулся поздно, потому что накануне полночи спорил с Чичаговым, что длиннее – Обь или Иртыш? На самом деле этого никто не знал, но Семёну Ульянычу хотелось посадить навигацкого всезнайку в лужу, и он его посадил. Так и надо сопляку. Семён Ульяныч вспомнил о своей победе, и ему сразу стало хорошо. Митрофановна сидела под образами и сшивала лоскутки. Беременная Машка возилась у печи, ворочая надутым животом. Больше в горнице никого не было. Солнце искоса било в окошки, из которых на лето вынули рамы; в печи на углях трещали две чугунные сковороды, и на всю избу пахло свежими блинами.

Хватаясь за печь, Семён Ульяныч проковылял к столу, выпил кружку молока и взял свою палку.

– Ты куда намылился, старый? – тотчас спросила Митрофановна.

– Отстань! – ответил Семён Ульяныч.

– Батюшка, а блины? – удивилась Маша.

– Там Тобольск чертят, а я блины буду в рот складывать?

– Лёшка с Лёнькой прилетят – тебе ничего не достанется.

– Чёнь-то найду, небось, для утробы, – отмахнулся Семён Ульяныч.

– Я Ване нажалуюсь, что ты один по городу шастаешь, – предупредила Маша, ловко снимая блин со сковородки.

– Вам же лучше, – хмыкнул Семён Ульяныч. – Авось шею сверну.

– Я у тебя палку заберу, скакун колченогий, – сказала Митрофановна. – И в печке сожгу. Вот тогда будешь дома сидеть, как седины требуют.

– Молчите обе, курицы! – прикрикнул Семён Ульяныч.

– И так чуть не преставился, – не унялась Митрофановна. – Я уж было порадовалась, что на лавке лежать будешь, а ты за прежнее, кровопивец?

– Мареей командуй, а я сам себе полковник!

Семён Ульяныч нахлобучил шапку и вышел в сени.

Во дворе у Ремезовых на свежей летней травке был поставлен длинный стол, и за ним сейчас сидели навигацкие школьники Чичагова – отроки лет по пятнадцать: ровесники Федюньки, младшего внука Семёна Ульяныча. Все они были в куцых поношенных камзолах флотского образца. Распустив толстую «Служебную чертёжную книгу» Ремезова на отдельные листы, школьники тушью копировали рисунки, накладывая на чертежи вощёную полупрозрачную бумагу. Это было задание командира. Пётр Григорьевич сказал ученикам, что для новых ландкарт ремезовские изображения будут служить опорой – привязкой исчисленных координат к местности. Семён Ульяныч втайне очень гордился, что его труд оказался таким полезным для науки, пускай даже эти школьники – балаболы, шлынды и вообще сорванцы.

С гульбища Семён Ульяныч услышал, как мальчишки зубоскалят.

– Какого пса, Сергунька, мы эти каракули переводим? По ним только Опоньское царство искать! Это что, ландкарта, что ли?

– Не реки, а грабли какие-то кривые!

Один из школьников, привстав, подвинул свой лист на середину стола:

– Смотрите, братцы, тут Илимский острог нарисован от Илима до Лены! Ого городище-то! Больше Москвы раз в триста!

Другой школьник, ухмыляясь, приподнял свой лист:

– А у меня, глядите, старикан-то наш древо изобразил! Знать, самое важное древо в Сибири, ежели на ландкарте обозначено!

– Учитесь у старика-то, остолопы! – сказал всем рыжий геодезистишка с подбитым в драке глазом. – Неча науку в башку запихивать, берёшь веник, тычешь в корыто с чернилами, мазяк-мазяк по листу – и готов чертёж!

Толстый и конопатый геодезистик завистливо вздохнул в ответ:

– Вот нам бы так, а? Не надо на край света переть, триангуляция эта чёртова пускай в пекло катится, астролябию в кабаке пропить можно, да и всё! Сиди и малюй себе, как бог на душу положит!

Семён Ульяныч понял, что эти щенки глумятся над ним! Глумятся над его чертежами и его неимоверными стараниями! Семён Ульяныч слетел с лестницы на школьников, будто коршун на цыплят.

– Ах вы змеючие выползки! – заорал он. – Ах вы сморчки! Ополоски! Чесотка овечья! Короеды! Саранча! Лоханки помойные!