– Старожилы говорят, что такие шторма раз в сто лет бывают, и я с ними полностью согласен. Видел бы ты только, сколько вражеских кораблей на берег выкинуло, любо-дорого смотреть! Особенно на такую махину, как стодвадцатипушечный линкор «Вальми». Морские волны эту махину в мгновение ока с якорных цепей сорвали и как щепку на берег вышвырнули. Так французы были вынуждены в спешке его спалить со всем находившимся на нем добром, чтобы только корабль нам не достался.

– Так значит, не будет штурма? – пытливо уточнил император.

– В ближайшие три месяца точно не будет. Не до этого сейчас господам союзникам, государь, ты уж мне поверь. Сейчас у них только одна забота – как зиму провести, чтобы при этом половину войска от холода и голода не потерять, – твердо сказал граф и, видя не проходящее сомнение в глазах собеседника, досадливо воскликнул: – Жаль, ох как жаль, государь, что не догадался я захватить с собой ни одного пленного французика, добытого нашими охотниками! Они бы тебе красочно порассказали в числах и лицах о том, как они трясутся от постоянного холода в своих парусиновых палатках. Как живут часто впроголодь и как болезни их косят лучше наших ядер и пуль. Как ругают они по-тихому, начиная от солдат и кончая офицерами, по своей французской матушке императора Бонапарта, пригнавшего их под Севастополь. Много бы чего интересного они тебе смогли рассказать, эти французики. Жаль, не привез!

В сердцах Ардатов даже отодвинулся от горящего камина и в одночасье стал похож на нахохлившегося от обиды воробья.

– Ты не думай, Мишель, что я сомневаюсь в твоих словах. Просто мне очень важно знать это точно. Ведь говорили мне мои советники, что француз двадцати тысяч не соберет, а он сто собрал, да сто еще приготовил. А в парижских салонах гуляет усиленная молва о полумиллионе человек, которых Наполеон готов поставить под ружье. Говорили, никогда он не сможет их к нам быстро перебросить, а он все же перебросил и Севастополь в осаде держит. Говорили, разобьем в пух и прах, шапками французов закидаем, а пока они сами нас колотят! – воскликнул Николай, и из-за того тона, каким были сказаны этим слова, графу стало понятно, сколь сильный груз ответственности давит на его государя за неудачное течение войны.

– Да какие полмиллиона солдат?! Ты сам здраво посуди, государь! – негодующе воскликнул Ардатов. – Сам великий Наполеон к нам в двенадцатом году смог привести всего семьсот тысяч солдат. Так ему для этого дела всю Европу под метелку пришлось выметать. Кроме собственных французов, он под свои знамена и батавцев с бельгийцами, итальянцев с саксонцами, вестфальцев с поляками, иллирийцев с пруссаками и еще черт знает кого ради этой численности собрал. Пальцев на руке не хватит, чтобы их всех поименно перечислять! А нынешний император Бонапарт против нас только сто тысяч человек выставил, да и то вкупе с англичанами. И дай им бог, чтобы на будущий год они столько же смогли под Севастополь отправить в целости и сохранности. Ну не будет у них полмиллиона штыков, государь!

Михаил Павлович говорил с жаром, и император чувствовал в его словах правоту знающего человека, но опасение быть вновь обманутым сковало уста Николая. Ардатов видел это и продолжал энергично растапливать лед сомнения и тревог.

– Англичане больше того, что уже дали Бонапарту сейчас, дать не смогут. Не сильно любят господа бритты сами воевать. Все больше норовят чужими руками жар загребать. Вот и в этой войне их главный упор на французов был сделан. Только благодаря Канроберу они под Балаклавой и Инкерманом конфуза избежали. А что касаемо самих французов, то говорю тебе со всей ответственностью: самые лучшие их вояки были задействованы против нас в самом начале. А тех, кого император Бонапарт на подмогу прислал – это пушечное мясо. Сам видел, сам знаю. Из всех из них самые стойкие солдаты – это алжирские зуавы. Ох и сильно дерутся, черти! Сами черные, зубы белые, а проворные – спасу нет! Так и норовят тебя на штык насадить.