Дженовиц принес три полиэтиленовых пакета, в которых хранят продукты, и передал их Айнсуорту.

— Смирно! Равнение на середину!

Лицо Айнсуорта вдруг стало серьезным. Сейчас он исполнял охотничий ритуал. «Того и гляди, мазнет мне по лицу теплой кровью убитого бизона», — подумал Грэм.

— Ну, приятель, и поползали мы тут… — сказал Айнсуорт, вручая пакеты Грэму.

В одном пакете лежали часть обугленной берцовой кости сантиметров десять — пятнадцать и шарообразный конец — бедренной. В другом находились часы. В третьем — вставные зубы. Пластина челюсти была обуглена и сломана наполовину, но эта половина содержала хорошо знакомый им боковой резец.

Грэм подумал, что следует что-то сказать.

— Спасибо. Большое спасибо.

У него закружилась голова, и на секунду все поплыло перед его глазами.

— …музейный экспонат, — услышал он, очнувшись. — Даже жалко отдавать этому индюку надутому, а, Джек?

— Придется отдать. Но в отделе коронера в Сент-Луисе работают неплохие профессионалы. Они сделают для нас хорошие слепки.

Крофорд со своими людьми совещался с коронером у его машины.

Грэм остался один на один с домом. Он слышал, как в трубах свистит ветер. Он надеялся, что Блум приедет сюда, когда поправится. Наверное, приедет. Грэм хотел узнать как можно больше о Долархайде. Он хотел узнать, что здесь происходило, как рождался Дракон. Но сейчас он был сыт этим делом по горло.

С верхушки почерневшей трубы раздалось пение пересмешника.

Грэм засвистел в ответ.

Он ехал домой.

52

Грэм улыбнулся, когда лайнер легко поднял его и, разворачиваясь в ослепительно ярких лучах солнца на юго-восток, понес прочь от Сент-Луиса, в сторону дома.

Там его ждут Молли и Вилли.

— Давай сейчас не будем искать виноватых. Я тебя встречаю в аэропорту, милый, — сказала Молли по телефону.

Он надеялся, что со временем из этого расследования в памяти останутся только те редкие моменты профессионального удовлетворения, когда он любовался работой преданных своему делу специалистов. Профессионализм встречается в любой области, если, конечно, достаточно понимаешь в деле, чтобы его увидеть.

Благодарить Ллойда Боумена и Беверли Кац выглядело бы как высокопарный жест, поэтому, позвонив, он просто сказал им, что ему было приятно снова поработать с ними.

Его немного беспокоило только одно — чувство, которое он испытывал, когда в Чикаго Крофорд положил трубку и сказал: «Это „Гейтуэй“», — взрыв бешеной, животной радости, до сих пор ему неведомой.

Ему не давало покоя, что этот момент вдруг оказался самым счастливым в его жизни; тогда в Чикаго, в душной комнате присяжных, он уже знал.

Он не стал рассказывать Ллойду Боумену об этом ощущении. Зачем? Тот и так знал.

— К вашему сведению, когда Пифагора осенило, когда он понял, что открыл свою теорему, он принес в жертву Музе сто быков, — заметил Боумен. — Нет ничего приятнее озарения, правда? Не отвечайте, удовольствие продолжается дольше, когда им не делишься.

По мере приближения к дому и к Молли нетерпение Грэма росло. Спустившись с трапа самолета в Майами, он пересек летное поле, направляясь к «Дядюшке Лулу» — старенькому «Дугласу-3», который совершал рейсы в Марафон.

Ему нравился «дуглас». Сегодня ему все нравилось.

«Дядюшку Лулу» построили, когда Грэму не было и пяти лет. Обшивка крыльев у выхлопных патрубков была покрыта слоем копоти. Грэм не сомневался в надежности самолета. Он бежал к нему с радостью богатого туриста, проплутавшего в джунглях целую неделю.

Они летели над островом; в иллюминаторе уже показались огни Исламорады. Грэм видел белые гребешки набегающих волн. Через несколько минут самолет уже снижался над аэродромом Марафона.