И Клим усмехнулся. Трофим понимающе кивнул. Он теперь знал наверняка, что они едут в Александрову Слободу, потому что во всём царстве была только одна такая славная дорога, чтобы снизу были брёвна, сверху глина битая и обожжённая – и так на пять саженей в ширину и на сорок вёрст в длину. До самой Слободы ни одного ухаба! По ней можно с закрытыми глазами ехать, не споткнёшься. Если, конечно, вас на ту дорогу пустят.

3

Но Клима с Трофимом, конечно, пустили. Они показали овчинки, Клим что-то вполголоса сказал, старший на рогатке согласно кивнул, рогатку отодвинули, они проехали и, мало-помалу, поскакали всё быстрей и быстрей. День уже начал клониться с полудня. Дорога была ровная, свободная, а если кто вдруг и встречался на пути, то сам же, первый, не дожидаясь Климова окрика, берёгся, то есть отступал в обочину, и Клим с Трофимом скакали дальше. Так они скоро доскакали до Дерюзина, там им подали сладких пирогов с красным вином, вино тоже был сладкое, Трофим с удовольствием выпил, пересел на сменного коня, они поскакали дальше…

И Трофим вдруг подумал, что это была кровь. Нет, тут же подумал, что за дурь, вино это, хмельное, сладкое… А всё равно было противно, он утёрся. Отдышался и наддал, чтобы не сильно отставать от Клима, и ещё подумал о том, что зря они не заехали в Троицу и не причастились, потому что теперь, если вдруг что, как помирать – без покаяния, что ли?

А почему это вдруг помирать, сердито думал Трофим, вон сколько людей живёт в той Слободе, и им хоть бы хны, привыкли. Правда, раньше и в Москве было так. Но как только государь переселился в Слободу, так все сразу и отвыкли. Без него даже дышаться стало легче. А как он теперь приезжает в Москву, так все, как тараканы, по щелям. Все кто куда! Даже князь Михайло, до чего тёртый калач, и тот сразу скажется больным и сидит у себя во дворе, за ним придут по царскому велению, а он им говорит, что старый он уже, что ноги отнимаются, и его тогда под руки и с крыльца, и в сани, и в царю. А он из саней оглянётся и меленько крестится. Так это князь Михайло, матёрый душегуб опричный, а про других и говорить не хочется, может, даже прудят под себя…

Вот это государь! И к нему ехать! И Трофим уже в несчётный раз за день перекрестился.

А Клим скакал себе, нахлёстывал коня и даже не оборачивался. Лишь за Стоговским ямом, когда дорога пошла лесом, Клим стал придерживать коня и то и дело посматривать по сторонам. Но, как говорится, Господь миловал, Клим никого не высмотрел, и, мало-помалу, густым лесом, а солнце уже начало цепляться за деревья, они выехали к Каринскому полю, а там и к известной Каринской заставе.

То была застава так застава! Ворота там были толстенные, тесовые, с подъёмным мостом на цепях. Мост был опущен. При нём стояли стрельцы с бердышами и пищалями. А на мосту – псари с собаками на сворах. Собаки лаяли до хрипоты и рвались кинуться. Трофим на всякий случай придержал коня. Клим, заметив это, усмехнулся. Но, правда, тоже придержал.

Так они, шагом, и подъехали к заставе. Старший стрелец вышел на дорогу, поднял руку. Клим и Трофим остановились. Псари спустили собак. Собаки молча кинулись к коням. Кони стояли смирно. Привычные, подумал Трофим, невольно поджимая ноги, от собак повыше. Псари закричали, зафукали. Собаки, не очень охотно, но всё же развернулись и потрусили обратно.

– Чего вам здесь надо? – строго спросил старший из стрельцов.

Клим медленно сошёл с коня. Трофим сошёл следом. Клим достал свою овчинку и показал её в своей руке. Так же сделал и Трофим.

– Ты кто такой? – спросил у него старший.

Трофим посмотрел на Клима. Клим за него ответил:

– Он со мной.