– А-а, – протянул я. – Вот вы в каком смысле про Лестока! Распутин доверяет только вам, и вы рассчитываете через этакую шестеренчатую передачу рулить всей Россией. Только ничего этого не будет. Распутин располосован ножом, он скоро сдохнет.

– Он выживет, – уверенно заявил Менгден. – Если не был убит на месте, обязательно выживет. Этот человек обладает совершенно феноменальной живучестью. Я так тороплюсь к нему не для того, чтобы его спасти, а чтобы он уверился, будто это я его спас. Он и так смотрит мне в рот, а после этой истории станет совсем ручным.

– Хорошо, допустим. Но вашему пациенту просто повезло, что по случайному стечению обстоятельств кровотечение у царевича прекратилось, когда этот шарлатан находился рядом. В следующий раз этого не случится, и «старца» попрут в шею, а вместе с ним закончится ваше пресловутое руление, даже еще толком не начавшись. Какая, кстати говоря, вам до сих пор была практическая польза от вашей креатуры?

– Довольно существенная. Благодаря сведениям, которые я получаю от Григория, а он от царицы, я мог без риска играть на бирже. Например, в позапрошлом году узнал, что Россия не станет участвовать во внутрибалканском конфликте, и скупил акции «Босфортранса», когда их продавали за бесценок. Триста сорок тысяч чистой прибыли. И это не единственная операция. Но деньги – чепуха. Когда Григорий спасет цесаревича в третий раз, положение моего пациента станет несокрушимым, а его советы царица будет воспринимать, как записи на Божьих скрижалях. Тут-то и наступит мое время.

– Да с чего вы так уверены, что у Распутина получится в третий раз? – не выдержал я. – Вы же не мистик, вы врач! Нет никаких молитв, чар и заговоров, способных излечить неизлечимое! Уж вам ли этого не знать?

Доктор довольно улыбнулся.

– Разумеется, никаких чудес на свете не существует. И дело не в «особливой молитовке», которую произносит Григорий, когда накладывает руки на «болящего отрока». Дело в том, чем эти руки смазаны.

– А чем они смазаны?

– Елеем, как он это называет. На самом же деле бальзамом особого состава. Моей личной разработки. Эта смесь, впитываясь в кожу, производит коагуляционный эффект. Больная кровь густеет и сворачивается. Я изобрел лекарство от гемофилии, известное мне одному. Для одного-единственного пациента. Но какого!

– Почему же вы не сообщили о своем открытии, действительно выдающемся, всему медицинскому сообществу? Вы бы прославились на весь мир!

– И что? Мне дали бы какую-нибудь золотую медаль, а Распутин за ненадобностью утратил бы свое влияние? Нет уж. Держа рецепт в тайне я могу добиться намного большего. Особенности российского государственного устройства открывают перед умным и масштабным человеком поистине неограниченные возможности. Я могу стать и стану новым Лестоком.

– А вы не находите, что это чудовищно – сделать открытие, способное спасти бог знает сколько людей, и хранить его в тайне из-за собственного честолюбия? – спросил я, подумав, что гений и злодейство очень даже совместны.

Но я еще не подозревал, до какой степени.

– Погодите ужасаться, – усмехнулся Менгден. – Главное признание впереди. Я же обещал, что ничего от вас не утаю. Мой бальзам изготавливается из особенного материала: красного костного мозга человека, больного тромбофилией – противоположностью гемофилии. Повышенная сворачиваемость слишком густой крови нейтрализует ослабленную сворачиваемость чересчур жидкой крови. Я установил экспериментально, что для экстракции годен лишь мозг тазовых костей ребенка, страдающего тромбофилией. Взрослые не годятся. И второе обстоятельство, существенное: изъятие материала ведет к гибели донора.

– Что-о?!

– Увы. Чтобы изготовить сыворотку для бальзама, который дважды спасал наследника, мне пришлось умертвить двух маленьких пациентов, о которых я, кажется, вам рассказывал. Одного в прошлом году, другого в позапрошлом. Они заплатили своей жизнью за то, чтобы первое дитя России продолжало жить.