– Но Даша?! – в ужасе вскричал я. – Зачем вам понадобилась Даша? И почему… почему она жива?

– Понимаете, – доверительно, как свой своему, объяснил доктор, – несмотря на все усилия мне удалось найти только трех детей, больных тромбофилией. Я ведь говорил, какая это проблема. Два источника сырья я уже использовал, осталась только Дарья Хвощова. И с ней всё очень сложно. Те-то двое были из бедных семей. В момент необходимости – когда Григорий сообщал, что должен спасать цесаревича, – я приезжал к ним домой, якобы для осмотра. Говорил родителям, что состояние очень тревожное и даже опасное для жизни. Срочно увозил ребенка в клинику, и там он скоропостижно умирал. Но с дочкой миллионерши так не получилось бы. Это очень меня тревожило. Вдруг срочно понадобится бальзам, а девочку увезли в какое-нибудь из их имений или вовсе за границу? Я думал-думал и придумал. Изъять, поместить в надежное место. И держать там до потребности. Беда в том, что приготовить бальзам заранее нельзя. Во всяком случае этой технологии я пока не разработал. Сырье должно быть свежим. Теперь вы понимаете, что это был единственный разумный выход?

Я молчал, потеряв дар речи. Но Менгден, кажется, счел мое молчание знаком согласия.

– Ну вот и отлично, – довольно сказал он. – Как человек умный, вы уже сообразили, что за возможности откроет перед вами сотрудничество со мной. После третьего спасения я смогу добиться от царицы чего угодно. И мне будет выгодно вывести своего человека на важный государственный пост – скажем, директора Департамента полиции, а затем, может быть, и выше. Однако вы должны будете заслужить мое доверие. И первое ваше задание – найти новое сырье. Дашу Хвощову мы назад уже не получим, к сожалению. Однако вы с вашими полицейскими возможностями можете провести опрос по больницам всей империи и найти других детей с тромбофилией.

– А Распутин знает о том, как вы добываете ему чудесный елей? – спросил я, стараясь справиться с голосом. Это последнее, что мне оставалось выяснить для полноты картины чудовищного злодеяния.

– Нет. Зачем бы я стал ему говорить? Вы – единственный, кого я посвятил в свою тайну. Цените это.

– Но почему-то Распутин был уверен, что Даша жива. И что ее спасение зависит от здоровья наследника. Он велел старухе Хвощовой молиться о цесаревиче, сказав, что это спасет и ее внучку.

– В самом деле? – удивился Менгден. – Хм. Дикарь не так прост, как кажется. Ума в нем нет, но есть некое странное, звериное чутье, которое бывает острее ума. Черт его знает. Возможно Григорий о чем-то и догадывается. Однако мне что-то не нравится выражение вашего лица. – Острый взгляд так и впился в меня. – Неужели я в вас ошибся и вы не так умны, как я подумал? Решайте скорей. До отправления поезда остается всего тридцать восемь минут. Вы со мной, Уткин? Или поведете себя по-идиотски?

– По-идиотски, – ответил я. – И сами вы Уткин. Я Гусев.

XXIX

Я оставил арестанта под присмотром полицейских и Мари Ларр, на которую рассчитывал больше, чем на служак. У нее негодяй не сбежит, в этом я был абсолютно уверен.

Но о признании монстра своей соратнице я ничего не сказал. Иностранке действительно незачем знать, какой ценой дважды был спасен наследник российского престола. Я не был уверен, что следует об этом докладывать и по обычным каналам – очень уж страшным было дело.

Но я знал, кому можно довериться и кто скажет мне, как быть: вице-директор Воронин. Человек, взявший на себя смелость избавить – или попытаться избавить – страну от «раковой опухоли», умеет хранить тайны и распоряжаться ими. Важнее всего, что Распутин и распутинщина его враги.

Только бы Константин Викторович оказался на «явке», думал я, гоня по улицам к Апраксину переулку.

Позвонил в дверь, и когда она ответила мне голосом воронинского секретаря, вздохнул с облегчением. Где псарь, там и царь.

Его превосходительство встретил меня неласково.

Он сидел угрюмый, на столе были разложены газеты.