– Блефовал, – легкомысленно отмахнулся Илюшин. – Выводил его из себя, прицельно бил по слабым точкам. Раз он пытался вломиться в квартиру Юренцова, значит, боялся того, что хранилось у писателя в компьютере.

Они заехали во двор.

– Тебе не кажется странным, что в одном семействе выросли серийный убийца и такая дрянь, как Богун? – Сергей осторожно объехал припаркованные машины.

– Мальчишку воспитывали полубезумная мать и брат, который не чаял от него отделаться. Я бы удивился, если бы он вырос нормальным. Меня не оставляет другая мысль…

Он замолчал.

– Начал, так продолжай, – проворчал Сергей.

– У этой истории две стороны. На одной из них – чистое безумие, торжество сумасшествия. Люди-куклы, которые притворяются матерью, запах духов, от которого относительно устойчивый мир расползается, как намокшая газета… Все это порождения глубоко больного ума. А с другой стороны – абсолютно нормальные обыватели, которые незаметно превратились в монстров. И поверь, эти монстры не лучше Олейникова. Старуха, убившая подругу, не моргнув глазом, ее сынок, едва не задушивший мать двоих детей, и все лишь для того, чтобы обеспечить себе тихое безбедное будущее… Мещанский рационализм плодит зло не хуже чистого генетического безумия. Еще вопрос, какой из них страшнее.

– Ну, знаешь!

– Таких, как Олейников, – один на сто тысяч. А Люси и Григории живут и ходят среди нас, невидимые. Дружат с соседями и пользуются славой добрых малых.

У подъезда обнимались парень с девушкой. Из плеера, закрепленного у парня на поясе, тихо пела Билли Айлиш.

Мир был нормален.

– А ничего духи-то, – сказал на прощание Бабкин. – Тебе идут!

Илюшин только фыркнул в ответ.

Сергей дождался, когда в окнах на двадцать пятом этаже загорится свет, и поехал домой.

По дороге он негромко напевал. В конце концов, им есть чем гордиться! Он-то просто добросовестно сделал свою работу, а вот Илюшин, чертов гений, вытащил на свет такую человеческую пакость!..

И никаких игр с серийными убийцами один на один! Грамотно спланированная операция, увенчавшаяся заслуженным успехом.

Бабкин заехал в круглосуточный магазин и купил жене букет. Хотел выбрать розы, но в последний момент остановился на чудесных цветах, напоминавших маки, но глубокого синего оттенка.

– Анемоны, – сказала девушка, упаковывая их. – Зелени добавить?

Добавили зелени, и букет стал выглядеть так, словно Бабкин лично нарвал его в каком-нибудь Приэльбрусье.

– Я вчера тебе принес, – напевал он, поднимаясь в лифте, – не букет из алых роз…

Маша открыла дверь, и ему сразу бросилась в глаза некоторая странность в ее лице. Он не мог понять, что оно выражает.

– Что-то случилось? – быстро спросил он. – Что-то с Костей?

– С Костей все в порядке. – Она не улыбнулась ему, и это тоже было неправильно. – А почему цветы?..

Сергей уставился на жену. Цветы он приносил часто и без всякого повода. Вопрос был странный.

Расследование, гордость за них с Макаром, вечернее задержание упыря, который едва не убил Татьяну, – еще минута, и все было бы кончено, – все это вылетело у него из головы. Он обнял жену за плечи и вывел на свет.

– Ты меня беспокоишь. У тебя все в порядке?

Маша помолчала.

– Я встречалась сегодня с Гудасовым, – сказала она. – Ты, наверное, не помнишь…

– Андрей Ильдарович, твой физрук в школе, которого вышибли из-за анонимного письма, а потом обвинили тебя в его авторстве, – спокойно сказал Сергей[3].

Жена так и стояла, сжимая в руках синие, будто светящиеся цветы, и на их фоне ее лицо казалось прозрачным. Она кивнула.