Тогда, подслушав очередную родительскую ссору, Гвен попыталась представить, каким мог быть её настоящий отец. Наверняка не таким, как кто-то из местных — не зря ведь её всегда упрекали за непохожесть. Значит, это был кто-то из проезжих — конечно, какой-нибудь господин, потому что простые люди не путешествуют.

Гвен представляла, что однажды он узнает о дочери, и захочет с ней познакомиться, а может, и забрать с собой. И что он увидит, приехав специально ради неё в их забытую и людьми, и богами деревушку? Глупое боязливое создание? Нет, она не может так разочаровать отца!

Поэтому она всегда старалась быть лучше самой себя. Узнавать всё, что только можно, держаться достойно и смело. Со временем её мечты обросли подробностями. Вечерами, после очередной взбучки, Гвен представляла, что её другие близкие приходят и спрашивают, как прошёл день, и одобряют её, и гордятся. Мысленно она вела с ними длинные задушевные беседы, и, конечно, она обязана была говорить так, как говорят господа. Она ведь уже знала, что непохожих никто не любит, и не хотела своему другому отцу тоже показаться чужой.

Именно поэтому она училась, поэтому всегда старалась быть лучше, умнее, сильнее. Но она понимала, что рассказать всё это господину барону — только навлечь на себя гнев или насмешки. Пусть она и мечтала, и верила в несбыточное, но всё же безумной не была.

— И что же, тебе давали книги? — поинтересовался барон.

Гвен выдохнула с облегчением. Похоже, он не заподозрил, что она недоговаривает, и просто продолжал праздную беседу.

— Да… Я сама брала, — не сумев откровенно солгать, поправилась она. — Я ведь помогала старухе Адайн с домом. Она не замечала, что иногда что-то пропадает. Но я всегда всё возвращала. Честное слово, ваша милость! Всегда!

Барон улыбнулся. Несмотря на все её старания, он явно видел в ней повод для веселья.

— Я ведь не стражник и не градоначальник. Мне дела нет до мелких шалостей. Зачем ты оправдываешься? Лучше ответь, как тебе позволили всё это? Разве жизнь крестьян не так тяжела, как это доносят советникам, и у вас есть время на занятия по душе?

Каким-то образом Гвен поняла, точнее, почувствовала, что сейчас можно ничего не бояться, что господин барон не обвиняет её и вообще скорее подшучивает, чем говорит всерьёз.

— Но я ведь тёмная, — хитро улыбнулась она, догадываясь, что не встретит осуждения. — Если меня обижать, могут случиться неприятности!

— И это действительно останавливало людей? — скептически уточнил барон. — От тебя могли бы просто избавиться, собравшись вместе.

— Ну-у… Ещё я приносила пользу. Это староста запретил меня обижать, — призналась Гвен. — Взамен я следила за общественными полями — ну, знаете, уничтожала вредителей, развеивала тучи в мокрые года…

За это она действительно получала покровительство. Которое заключалось лишь в том, что никому не позволено было её сильно бить или обругивать. Да, это значило многое, но счастья не приносило. Гвен всё равно была чужой. И никакая сила не могла заставить её мать повернуться к дочери, переброситься хотя бы парой слов, никакая сила не могла заставить соседских детей с нею заговорить.

Её жалкие, смешные попытки с кем-нибудь подружиться всегда наталкивались на стену настороженного молчания. Что там, даже родная мать, даже братья и сёстры не желали с ней разговаривать. Делали вид, будто её не существует, обращались только по делу, а когда она заговаривала сама, делали вид, что не слышат.

— Получается, ты устроилась не так уж плохо, — отметил господин барон. Конечно, с произнесённых слов он никак не мог заключить иначе. — Тогда почему ты так стремишься попасть в Академию? Ведь могла бы жить у себя спокойно и без забот.

Это было слишком. Слишком больным и тяжёлым был этот вопрос, чтобы дальше думать, выбирать нужные осторожные фразы.