Во-первых, гордыня. Дескать, я так уверилась в непогрешимости основного плана, что не подумала о запасном. А зачем он мне, если я действительно все предусмотрела? И скорость экипажа, и расписание поездов, и задержки на станциях, и возможные пересадки в случае погони. Даже мигрень от общения с Тильдой и неизбежный визит не к врачу, так к аптекарю. Не учла только предприимчивость бабушки господина Кенига, владельца судостроительной верфи «Корабли Кенига» — единственной и неповторимой на этом берегу Северного моря. Глупая поломка на одном из грузовых судов вскрыла тайник, в котором ушлая бабулька повадилась переправлять в Ауэрд контрабандные зелья и артефакты, в результате чего все корабли Кенига оказались под колпаком. На время тщательных проверок порт будто вымер, зато ожили сутяжные конторы, в которые потоком хлынули возмущенные пассажиры, лишившиеся возможности покинуть Аделхайд. Я бы тоже не упустила шанс пожаловаться, кабы не обстоятельства, а так приходилось молча сидеть в гостиничном номере, кусать локти и ждать, когда хоть одному кораблю позволят отплыть. Иного способа сбежать с материка не было, хотя я бы согласилась даже на захудалую лодку с веслами.

Во-вторых, смазливая мордашка. Должна признать, на этом пункте я приосанилась и, как ни старалась, устыдиться и опечалиться не смогла. Зато Тильда печалилась за двоих и распекала мою внешность на все лады. «Хорошенькая девица во вдовьем наряде — это ж лакомый кусочек для всяких пройдох! На тебя только слепой внимания не обратил, а уж излияния похотливых уродов — след понадежнее хлебных крошек. Как пить дать, по нему тебя и нашли. Ну вот что тебе мешало избавиться от этих черных тряпок?».

Мешал мне пункт третий. Воспитание. По мнению Тильды, недостаток самый страшный и самый опасный. Пока она расписывала ловушки, в кои может угодить дама, до отказа напичканная глупыми правилами и предрассудками, я с трудом сдерживалась, чтобы не напомнить о том, кто меня, собственно, воспитывал. Да, большей частью няньки, немного родители, но до определенного возраста голова моя все же оставалась легка и пуста. Зато в шестнадцать лет я попала в лапы Тильды, и… скажем так, жизнь оказалась полна удивительных открытий. Кстати, блюсти траур по мужу, о котором я только и помнила, что наличие противных усов и абсолютное неумение вести в танце, ее идея, потому эту претензию я тоже без зазрения совести вычеркнула.

Ну и в-четвертых меня обвинили в неуемном любопытстве. Каюсь, обвинили справедливо, ко в свое оправдание скажу, что мэтр Штанге и мэйн Рэйнер тут тоже виноваты. Первый опоздал на три часа, а второй все эти три часа просидел с таким лицом, словно от моего общества у него острое несварение. Я же ни словом, ни жестом его не упрекнула и сдерживалась, сколько хватало сил, даже в библиотеку его сопроводила, дабы мэйн скрасил ожидание интересной историей. Но когда он предпочел общению со мной справочник по ботанике… да, сорвалась. Хотя и задала-то всего один невинный вопрос:

— Вы когда-нибудь бывали на Северном море?

— Да, — коротко ответил Рэйнер и вернулся к жизнеописанию пестиков и тычинок.

Но Тильда теперь была уверена, что именно моя несдержанность указала мэйну наше местоположение подобно стрелке компаса. «Возница наверняка сказал, что доставил нас на станцию, а там уж, зная про Северное море, недолго вычислить маршрут», — зудела она в висках.

И я снова с трудом обуздала рвущееся наружу возмущение. Ибо если уж искать истоки наших неприятностей и первопричину всех бед, то все началось с баек Тильды о далеких Наольских островах. Где деревья всегда зеленые и одним листом можно накрыться с головой. Где в орехах плещется сок, кошки вырастают до размеров откормленного теленка, а люди крепкие и коричневые как кофейные зерна. Женщины там вплетают ракушки в волосы и не стесняются наготы; мужчины там призывают рыбу песней и пронзают сердца зверей острыми копьями; дети там прыгают в воду со скал и играют со змеями.