– Холодно, – пожаловалась она.

И вправду, заметила Холлис, разглядывая громаду уродливо-розового отеля над собой: без теплого ветра в воздухе сразу посвежело. Альберто пошарил на заднем сиденье, достал помятый алюминиевый футляр для камеры, обмотанный крест-накрест черной изолентой, и повел своих спутниц вверх по крутому тротуару.

Длинный серебристый автомобиль беззвучно проплыл по бульвару Сансет.

– А что здесь? Что мы такого должны увидеть? – не выдержала Холлис, когда троица дошла до угла.

Альберто встал на колени, раскрыл футляр. Внутри, в пенопластовой упаковке, лежало что-то вроде сварочной маски.

– Надень. – Альберто протянул ей маску. Вернее, щиток с мягким ремешком.

– Виртуальная реальность? – Только произнеся эти слова, Холлис поняла, что не слышала их много лет.

– «Железо» не поспевает за временем. – Альберто достал из сумки лэптоп и включил его. – По крайней мере то, что мне по карману.

Холлис надела щиток и, будто сквозь мутную пелену, посмотрела на пересечение бульвара Сансет и Кларк-стрит, отметив про себя навес над входом в «Whisky a Go-Go»[4].

Альберто осторожно вставил сбоку от щитка конец провода и, сказав: «Сюда», повел ее вдоль тротуара к низкому, выкрашенному в черный цвет фасаду без окон.

Холлис, сощурившись, прочла название на вывеске: «Viper Room».

– Сейчас. – Альберто застучал по клавишам лэптопа.

Холлис краем глаза уловила какое-то мерцание.

– Смотри. Вон туда.

Она посмотрела туда, куда он указал. На тротуаре лицом вниз лежал кто-то худой и темноволосый.

– Ночь на ’Эллуин, – объявила Одиль. – Тысяча девятьсот девяносто третий год.

Холлис подошла ближе. Тела не было. Но оно было. Альберто шел следом и нес лэптоп, следя, чтобы не вылетел провод, и даже вроде бы затаив дыхание. Холлис так точно затаила.

Она наклонилась. В мертвом юноше было что-то птичье. Острая скула отбрасывала собственную маленькую тень. Очень темные волосы. Темная рубашка, брюки в тонкую полоску.

– Кто это? – выговорила наконец Холлис.

– Ривер Феникс[5], – тихо ответил Альберто.

Она глянула в сторону «Whisky a Go-Go» и вновь опустила глаза. Какая у него хрупкая белая шея.

– Ривер Феникс был блондином.

– Перекрасился, – пояснил Альберто. – Для роли.

2. Муравьи в воде

Старик напоминал Тито вывеску-призрак из тех, что блекнут на глухих стенах почернелых зданий, являя взорам названия фирм и торговых марок, которых уже никто толком не помнит.

Если бы на одной из них вдруг обнаружился текст самой злободневной, самой свежей и страшной новости, а ты бы знал, что он висел тут всегда, теряя краски на солнце и под дождем, и лишь сегодня попался тебе на глаза, – вот это было бы чувство вроде того, что Тито испытал, когда подошел к старику на Вашингтон-сквер, где тот сидел за бетонным шахматным столиком, и осторожно передал прикрытый газетой айпод.

Всякий раз, как старик, глядя в сторону, убирал в карман очередной айпод, на его запястье тускло блестели золотые часы. Циферблат и стрелки были почти не видны под мутным исцарапанным стеклом. Часы с покойника. Такие лежат на блошиных рынках в помятых коробках из-под сигар.

Одежда на нем тоже была как с покойника. Ткань, казалось, источала собственный холод, который нельзя было спутать с зябкостью нью-йоркской зимы. Холод невостребованного багажа, казенных коридоров, потертых стальных ячеек.

И все же старик работал с дядями Тито, а значит, бедный костюм был не более чем маской, частью протокола. Тито ощущал исходящие от старика мощь и безграничное терпение и думал, что тот ради каких-то своих целей нарядился выходцем из южноманхэттенского прошлого.