Завидовала ли я? Да, скрывать не буду. Но в то же время радовалась, что хоть у кого-то всё сложилось более, чем удачно.

— Лина! — громкий голос Нинки взрывается в моей голове. — Ты мне скажи, чего ты ждёшь, а? Почему ты больше не пытаешься сбежать? Опустила руки или хочешь, чтобы он тебя убил? И нечего прикрывать ладонью щеку, твой синяк я прекрасно вижу.

Спохватившись, я достаю пудреницу из сумки и начинаю внимательно разглядывать своё лицо. Точнее, художества благоверного на своём лице. Сине-зелёный уродливый след практически сошёл на нет, но глазастая Нинель ухитряется разглядеть его даже под толстым слоем тонального крема.

Тяжело вздыхаю, делаю пару лёгких движений спонжем, хотя это вовсе необязательно.

— Мажься не мажься, всё равно видно. Лин, вот чего ты добиваешься, а? Или ты из тех дур, которые верят в присказку «бьёт, значит, любит?»

— Нет, я из тех, кто верит в «убил, значит, любил!» — фыркаю я. — Ничего я не добиваюсь. Просто никак не могу сообразить, что делать дальше.

— В смысле — что делать? — естественно, Нинка озвучивает мои собственные мысли. — Хватай Лерку и беги, куда глаза глядят.

— Ну мы же с тобой это миллион раз обсуждали. И столько же раз мы с Леркой пытались сбежать. Нин, ты прекрасно знаешь, кем работает Гриша. Он нас в два счёта разыщет и тогда… Даже думать не хочется. К тому же, бежать мне действительно некуда. Всякие гостиницы, съемное жильё сразу отпадает. А на переезд в другой город у меня банально денег нет.

— А что твоя мать? Неужели ты ей так ничего и не рассказала?

Отвечать на этот вопрос мне не хочется по одной простой причине.

Когда Гриша впервые поднял на меня руку, я убежала из дома и в слезах позвонила маме.

Выслушав мой эмоциональный рассказ, прерываемый всхлипываниями и судорожными рыданиями, мама как-то спокойно поинтересовалась:

— Ударил, говоришь? А может, ты его сама спровоцировала?

От этих слов я буквально потеряла дар речи. Нет, я не ждала, что мама разревется в унисон от жалости к своей кровиночке и бросится мне на выручку. Наши отношения всегда были довольно прохладными, но… В такой ситуации как бы автоматически предполагается, что мать будет стороне дочери.

А она лишь, тяжело вздыхая, подвела черту:

— Ты, Лина, не пори горячку. Подумай лучше. Ну подашь ты на развод, а потом что? Куда пойдёшь одна, да ещё и с ребёнком на руках? Хотя, сомневаюсь, что Гриша отдаст тебе Калерию, он ведь в ней души не чает.

Мама наговорила ещё много чего, но основной посыл был один — не майся дурью и мирись с мужем. Вон у тебя какой: красивый, богатый, на хорошей должности, дочку обожает…

Последнее утверждение я, кстати, оспаривать не собиралась. До поры до времени Гриша действительно души не чаял в Лерке.

С того самого дня, как я узнала о беременности, благоверный превратился в образцово-показательного папашу. Моментально потребовал, чтобы я оставила учебу (ничего страшного, любимая, потом доучишься), следил за моим распорядком (сон — еда — прогулки — отдых), лично готовил свежевыжатые соки и при малейшем недомогании тащил меня к лучшему гинекологу в нашем городе. Сама я лишь посмеивалась над таким поведением, хотя надо было бы насторожиться.

Роды прошли не совсем удачно, и Лерочка получила травмы. Слава Богу всё оказалось не так серьёзно, к году врачи сняли с неё все диагнозы, которыми пугали вначале. Но выдохнуть с облегчением не получилось — Гриша сделал всё возможное, чтобы превратить мою жизнь в ад.

— Ты чуть не убила нашу дочь! — шипел он в день выписки, словно разбуженный змей. — Что же ты за мать такая?!

И никакие попытки объяснить, что родовая деятельность не начиналась не по моей вине, а врачи почему-то до последнего не хотели делать кесарево, не увенчались успехом.

— Я отправил тебя в лучший роддом! — продолжал бесноваться Гриша. — Ты хоть можешь представить, сколько денег я отвалил за твои роды? А ты ухитрилась всё испортить!