Вдоволь налюбовавшись этим феноменом, он осведомился о диковинках, которые собирает мессир Бальтасар, и был вознагражден осмотром заспиртованного цыпленка о двух головах, чучелом крокодила, десятком топорных зарисовок человеческих органов и тканей, и целой шеренгой недурно обработанных звериных и человеческих черепов со следами разнообразных травм. Никакого прозрачного, стеклянного черепа среди них не обнаружилось, а единственным раритетом, пробудившим любопытство в Микеланджело, была ловкая подделка. Некто, обладавший ловкими руками и поистине инфернальным чувством юмора, соединил вместе части волчьего и человеческого черепов, дополнив свое творение необычайно длинными резцами, выточенными из коровьего рога. Химера была поименована на бирке как «Череп ликантропа (человеко-волк) из Валахии».

Картинам, изваяниям и подобным им объектам, лишенным практического смысла не нашлось места ни в коллекции диковинок, ни в самоем доме мессира Бальтасара. Статуй здесь нет. Ни одной. Ни единой. Как истинный ученый муж, он считает любование подобными объектами бессмысленной тратой времени.

Маэстро Ломбарди, явственно тяготившийся общением с посетителем, призвал в помощники красномордого толстячка и велел проводить синьора до ворот – град только что прекратился.

* * *

Градины размером с грецкий орех, а некоторые даже с младенческий кулачок, все еще лежали на испуганной примятой траве. Солнечные лучи не торопились прорвать легионы черных туч, чтобы растопить их, а ледяной ветер забирался под одежду без всякого сочувствия к живой плоти. Синьор Буонарроти заметил, как его провожатый поежился под плащом, и взгрустнул:

– В такую погоду нехудо согреться глотком винца.

– Выпить винца, синьор, нехудо в любую погоду! – фыркнул толстячок и надвинул поглубже засаленный головной убор, некогда числившийся беретом. – Жаль, никто не наливает.

– Держи, – скульптор раскошелился еще на одну монету. – Сдается, ваш хозяин большой скопидом.

– Это точно, синьор, щедрости в нем нету, – он, понимаете, лечил мне грыжу, ну и подрядил к себе в услужение, в счет оплаты. С тех пор уже много воды утекло, а просить прибавки, как-то неловко, мессир все мое семейство пользует, никогда не отказывает. Знаете, как бывает в большом доме – то одно, то другое.

Они дошли до самой калитки и остановились. Хотя ветер отчаянно трепал плащ скульптора, уходить он не собирался и заметил с сочувствием:

– Горько слышать, надеюсь тем землекопам, что выкопали глубокую яму по соседству, заплатили лучше, чем вам.

– Да какой там лучше, синьор! Это мы и выкопали, с одним парнем, который навроде садовника, а мессир стоял рядом с лебедкой, которую сам собирал целую неделю, и знай, покрикивал «Торопитесь!». Ночь, холод, воды набежало по колено – а он заладил «Торопитесь!».

– Для чего же потребовалось лебедка? – делано удивился синьор Буонарроти.

– Потому двоим такую здоровенную штуку не вытащить. Она же с камня, тяжелая!

– Какое дивное дело. Что же это была за штука?

– Ой, сейчас застудимся, – снова поежился кучер. – Лучше идемте в сарай, чтобы вы сами на это дело поглядели. Мне не жалко! Человек, вы вижу, приличный, потому хорошего человека сразу видно.

По мокрой траве они вернулись к постройке, толстячок наконец-то опустил в кошель монету, которую так и держал зажатой в кулак, затем отстегнул от связки на поясе большой ржавый ключ, которым отпер двери.

– Вот она, чтобы этой тяжести в аду сгореть, – кучер чихнул, высморкался и по-хозяйски стащил холстину. Совершенство предстало во всей красоте, такой ослепительной, что Микеланджело невольно отступил на шаг назад.