На рельсах стояла Альма Мобли, вытянув перед собой руки, как будто это могло остановить их: она вся светилась, как лампочка, а машина протряслась через пути и, набирая скорость, понеслась к выезду на автостраду.

– Чертов лжец! – заорал Доктор Рэбитфут, рванулся к нему, а затем – назад, к двери.

Дон почувствовал резкую боль в боку, схватился за него рукой и нащупал нож. Он рванул рубашку, крича что-то бессвязное, и, когда чернокожий мужчина вновь навалился на него, встретил его лезвием.

– Чертов… лжец, – успел прохрипеть Рэбитфут. Нож с глухим стуком попал в ребро, глаза музыканта расширились, рука сомкнулась на запястье Дона, но Дон надавил изо всех сил: длинное лезвие скользнуло по ребру и нашло сердце. Лицо Альмы Мобли появилось перед ветровым стеклом, свирепое и красное, как у ведьмы, она дико завизжала. Голову Дона прижало к шее Рэбитфута; он почувствовал, как на его руку хлынула кровь.

Машина заглохла в воде, и тело мужчины съежилось, как тело Анны в старом доме. Дон оторвался от еще теплой шеи и заметил, что ливень прекратился: солнечные лучи пробивали насквозь искаженную и мечущуюся по заднему сиденью форму. Из-под дверей в салон хлынула вода, ее крутящиеся струи, поднимаясь, стремились влиться в последний танец Доктора Рэбитфута. Карандаши и карты приподняло, смыло с приборной доски и тоже закружило.

Тысячи голосов слились в оглушительный визг.

– А теперь ты, ублюдок, – прошептал он в ожидании стона духа, живущего в этой исчезающей оболочке.

Вертящийся в водовороте карандаш вдруг нырнул в никуда: пульсирующий зеленоватый свет неожиданно и резко залил все вокруг, как фотовспышка. «Лжец», – прошипел голос из ниоткуда, и машину резко качнуло с носа на корму, и лучи того же ослепительного света, словно автомобиль превратился в призму, метнулись из центра крутящегося в салоне водяного вихря.

Дон нацелился на точку в нескольких дюймах над центром водоворота и резко выбросил к ней руки, швырнув корпус вперед в то же мгновение, как услышал, что замершее шипение голоса превратилось в злое устойчивое жужжание.

Его ладони сомкнулись вокруг чего-то настолько маленького, что он было подумал: промахнулся! Инерция броска кинула его вперед: руки ткнулись в стекло, он кувырнулся с сиденья в воду.

То, что он зажал в ладонях, ужалило его.

«ПУСТИ МЕНЯ!»

Его ужалило еще раз: руки, казалось, уже сжимали футбольный мяч. Он крепче сцепил ладони и перекатил добычу в левый кулак.

«ОТПУСТИ!»

Он плотнее прижал пальцы к ладони и почувствовал еще один укол, прежде чем оглушительный голос в голове увял до тонкого вибрирующего визга.

Заплакав от боли, но больше от дикого чувства триумфа, который ярким светом лился из каждой клеточки его тела, он правой рукой взял нож с пропитавшегося водой сиденья и, преодолев сопротивление волн залива, толкнул дверь.

Голос в мозгу изменился – загудел, как охотничий горн. Оса дважды ужалила его, резко обожгла основания двух пальцев.

Рыдая, Дон перелез через сиденье и упал в воду по пояс.

«Пришло время узнать, что случится с тобой, когда ты подстрелишь рысь». Он выпрямился и увидел кучку людей в семидесяти ярдах от ангаров: они смотрели на него. Очень полный мужчина в форме охранника бежал к воде.

«Время узнать, что случится. Время узнать».

Правой рукой он махнул охраннику, чтоб уходил, а левую резко опустил в воду, чтобы утопить осу.

Охранник заметил в его руке нож и опустил ладонь на кобуру.

– С вами все в порядке? – крикнул он.

– Уходите!

– Послушай, приятель…

«ОТПУСТИ МЕНЯ!»

Охранник опустил руку, немного попятился, агрессия на его лице сменилось недоумением.

«ТЫ ДОЛЖЕН ОТПУСТИТЬ МЕНЯ!»

– Черта с два! – сказал Дон, вышел на песок и упал на колени, еще крепче сжав левую ладонь. – Время подстрелить рысь.