Если он ничего не предпримет, то в один прекрасный день просто не встанет с постели: его нерешительность врастет в каждый атом тела. Она парализует его. Выхода у него нет.

Как-то утром он поманил одного из игравших рядом ребятишек, и мальчик неуверенно подошел к нему.

– Как зовут вон ту девочку? – спросил он, показав на нее пальцем.

Мальчик смущенно помялся, поморгал и ответил:

– Анджи.

– А фамилия?

– Не знаю.

– А почему с ней никто не играет?

Мальчик, наклонив голову набок, взглянул на него искоса; затем, решив, что ему можно доверять, подался вперед, сложил ладони трубочкой у губ и по большому секрету сообщил:

– Потому что она страшная. – И тут же убежал, а девочка безучастно качалась: вперед-назад, выше и выше.

Анджи. На теплой скамейке, под жарким солнцем, в одиннадцать утра – он задрожал от холода.

Этой ночью, в середине какого-то суматошного сна, Дон свалился с кровати и, шатаясь, поднялся на ноги, держась за голову, – она страшно болела и, казалось, разбилась на мелкие осколки, как упавшая на пол тарелка. Он побрел на кухню за стаканом воды и аспирином и увидел – или подумал, что увидел, – Сирса Джеймса, сидевшего за столом в гостиной и раскладывавшего пасьянс. Призрак посмотрел на него с отвращением и сказал:

– Пора бы взять себя в руки, а? – и вновь занялся пасьянсом.

Он вернулся в спальню и, пошвыряв одежду в чемодан, положил нож Боуи на комод и закатал его в рубашку.

В семь утра, не в силах больше ждать, он поехал в парк, сел на свою скамью.

Девочку он увидел в девять – она шла по сырой траве. На ней было неизменное старое розовое платье, двигалась она быстро, как всегда погруженная в свою отчужденность. Сегодня, впервые с того дня, как Дон стал нести здесь вахту, они были вдвоем. Он кашлянул, и она посмотрела прямо на него.

И он понял: все эти недели, что он торчал тут, как привязанный к скамейке, и боялся за свой рассудок, а она сосредоточенно играла сама с собой, – несомненно, все эти недели он был участником ее игры. Даже его сомнения, до сих пор не оставлявшие его, были частью ее игры. Она утомила, ослабила его, высосала соки, измучила – точно так же, как она измучила Джона Джеффри, прежде чем вынудить прыгнуть с моста в замерзающую реку… Если он не ошибся.

– Ты, – сказал он.

Девочка села на качели и посмотрела через площадку на него.

– Это ты.

– Что вам надо?

– Иди сюда.

Она слезла с качелей и зашагала к нему. Дон ничего не мог с собой поделать – он боялся ее. Не дойдя до него двух футов, девочка помедлила и посмотрела непроглядными черными глазами.

– Как тебя зовут?

– Анджи. Никто со мной никогда не разговаривает.

– А фамилия?

– Анджи Мессина.

– Где ты живешь?

– Здесь. В городе.

– Где именно?

Она неопределенно махнула рукой в восточном направлении – в направлении Холлоу.

– Ты живешь с родителями?

– Они умерли.

– Тогда с кем же ты живешь?

– Просто с людьми.

– Ты когда-нибудь слышала о женщине по имени Флоренс де Пейсер?

Она помотала головой: вполне вероятно, что так оно и было.

Он поднял голову к солнцу – он весь взмок и не мог говорить.

– Что вам надо? – повторила она вопрос.

– Пойдем со мной.

– Куда?

– Поедем покатаемся.

– Ладно, – сказала она.

Весь дрожа, он поднялся со скамейки. Как просто. Неужели так просто. Никто не видел, как они ушли.

Каким был твой самый дурной поступок? Это ты похитил одинокую девочку-сиротку и ехал без сна, питаясь урывками, и воровал деньги, когда кончились свои… Это ты целился острием ножа в худенькую детскую грудь.

Что же было самым страшным? Не цель, а средство достижения, не сам акт, а его замысел: стремительно раскручивающийся назад фильм перед твоим мысленным взором.

Эпилог. Мотылек в морилке