висят листы каштанов;

замшавела скамья;

под буком темнокорым,

прозрачна и светла,

смесь пыли с мелким сором

слетает со стола. Застывший в дреме тяжкой,

скучает старый сад,

спят и сверчок, и чашка,

и дикий виноград,

затишье, полдень, лето,

от зноя тяжела,

скользит заплатка света

вдоль шаткого окна. СТАРАЯ ВДОВА И вот уж год, как умер мой старик:

он под конец совсем вставать отвык;

все не хотел простыть на холоду

и строго запретил солить еду. Он по нужде ночами не шумит,

салфетки дольше сохраняют вид,

а то ведь прежде не было житья

от курева его и от бритья. Теперь на все хватает денег мне,

почти не нужно думать о стряпне,

сготовлю наскоро, чего могу,

и не вожусь с проклятыми рагу. Куда хочу, задвинула сундук,

не досаждает мне никто вокруг,

открыты настежь и окно, и дверь,

и спать могу хоть целый день теперь. Лишь вечером ломается уют:

часы уж как-то слишком громко бьют,

не держат ноги, - слабость такова,

что кружится все время голова. Всего одно кольцо на поставце,

и я стою в капоте и в чепце,

и злости больше не на ком сорвать:

пуста моя широкая кровать. ПРИВОКЗАЛЬНОЕ КАФЕ Ежели ты капиталец собьешь небольшой,

знаешь, поженимся, - и с дорогою душой

вместе оформим расчет, месяцок отдохнем,

снимем кафе у вокзала, устроимся в нем. Будет открыта все время наружная дверь,

вряд ли кто дважды зайдет между тем, уж поверь.

Я - за хозяина, ты - при буфете, Мари;

кофе, гляди, экономь да послабже вари. Сервировать побыстрей - это важный момент;

в спешке - любые помои сглотает клиент,

если сидит на иголках, торопится он,

и по свистку на перрон выметается вон. Фарш - третьедневочный, с булок - вернейший доход

черствых тринадцать на дюжину пекарь дает;

елкое масло - дохода другая статье;

твердую прибыль тебе гарантирую я. В зеркало гляну - седеть начинают виски;

груди дряблеют твои, - но пожить по-людски

хоть напоследок мне хочется, так что смотри,

ты уж копи поприлежней, старайся, Мари. МОЛИТВА РЫНОЧНОГО ГРУЗЧИКА Мария, если разобьет

меня однажды паралич,

пускай не говорит народ

что, мол, отбегал старый хрыч.

И чтоб со мной еще пока

здоровался начальник мой,

и чтоб жена из кабака

не волокла меня домой. Чтоб я в харчевне, не стыдясь,

сидел, и нюхал заодно,

как жарится на кухне язь,

чтоб мне фартило в домино;

чтоб мог я сделать щедрый жест,

и бросить грош-другой шпане,

а если каша надоест,

чтоб на гуляш хватало мне. Но если буду я одет

в женой нештопанный пиджак,

и целый час плестись в клозет

придется с палкой кое-как,

то это ли цена за пот,

что хуже, чем такой недуг?

Уж если хворь меня найдет,

пусть разом скрутит - и каюк. В БОЛЬНИЧНОМ САДУ Куст у чугунных больничных ворот

позднего полон огня.

Я безнадежен, но доктор солжет

чтоб успокоить меня.

Впрочем, врачи сотворили добро,

не колебались, увы,

опухоль снова впихнули в нутро,

ровно заштопали швы. Цвел бы да цвел бы подсолнух и мак,

длилась бы теплая тишь.

Как прилетел ты, воробышек, так,

милый, назад улетишь.

Сроки исполнятся - канешь но тьму.

Грустно тебе, тяжело.

Глуп человек: неизвестно к чему

рвется, а время - ушло. Счастье, которое в мире цветет,

видит ли тот, кто здоров?

Очень коричнев гераневый плод,

тиссовый - очень багров.

Вижу, как кружатся краски земли

в солнце, в дожде, на ветру,

вижу курящийся город вдали:

в этом году я умру. НОЧНОЕ КАФЕ Стучит рояль в кафе ночном

который час подряд.

Цветы бумажные кругом,

и блюдечки блестят.

За ширмами полутемно,