– Я отстранена на месяц, как по состоянию здоровья, так и за неразрешенный подъем.

– Так тебе и надо, – лишь хихикнул он себе под нос, мне же захотелось ткнуть его под ребра, но я не стала.

– Нечего рассказывать мне, что и как должно быть. Я и сама знаю, что оплошала. А ты что, не делал ничего такого, о чем бы потом жалел?

Не знаю, почему, но Ирвинг внезапно затих. Его руки сжались, скулы побледнели. Тоненький голосок Майи сзади объяснил мне, в чем дело.

– Он жалеет, что настаивал тогда, чтобы родители поскорее приехали на его игру. Мы торопились, и потом…

Ирвинг явно был зол на сестру за такие подробности, но даже не стал ей об этом говорить при нас. Видимо, Майя это поняла и затихла. Тоненькое лицо искривилось от страха, причем необоснованного, так как я точно знала, что он ничего ей не сделает. Скорее, на мне отыграется.

Я же все и так поняла с первых ее слов. Даже не могла поверить, что Ирвинг обвиняет себя в том, что случилось. Мне тут же стало жалко, что я такое сказала, хотя он сам вынудил меня на это.

– Прости… – Я попыталась извиниться. Но рука Ирвинга резко взметнулась, будто он пытался отгородиться от меня и моих извинений или просто выкинуть их в окно, и он тихо сказал:

– Мне твои извинения ни к чему.

Ах так! Мои извинения ему ни к чему. Оказывается, я такое чудовище, что даже не имею права на прощение. Эта обида глубоко засела внутри меня. И конечно, мое настроение ухудшилось, я ощутила боль во всем теле. Мне стало очень горько от его слов, хотя отчего? Мне же все равно, что он обо мне думает. Разве не так? При этом я почему-то вспомнила, как мы смотрели друг на друга тогда, на скале.

Я уткнулась взглядом в свою черную юбку, но краем глаза все же видела черные брюки Ирвинга, его длинную мускулистую ногу, обтянутую штаниной. Мне всегда казалось, что наши парни одеты по-глупому: черное пальто, черная рубашка с эмблемой школы и такие же брюки, на ногах – черные туфли. Но, смотря на Ирвинга, невозможно было сказать, что он в этом выглядит глупо. Как бы я его ни ненавидела, но не могла не признать, что он красив. Руки и тело у него мускулистые, поджарые – последствие занятий спортом. Лицо – не просто милое или симпатичное, а притягательное, как у актеров, которым стоит всего лишь улыбнуться, чтобы вся комната вдруг осветилась. О его полных губах Рашель мне и так все уши прожужжала, а волосы – такие каштановые, тяжелые и прямые, с удачно подобранной прической делали его похожим на модель. Я нередко замечала, что Ирвинг тщательно следит за своей внешностью. И хотелось бы назвать его пидарашкой, но язык не поворачивался. Для этого он был слишком мужественным, с его ростом и фигурой. Немудрено, что вечерами мне звонили девчонки и расспрашивали о нем, говоря что-то типа: «Ах, я его сегодня видела, он такой секси!», или «И не могу понять, как он тебе не нравится, да он – самый-самый классный парень, которого я когда-либо видела». Рашель выражалась более откровенно: «Видела сегодня твоего друга в окно. Бегал в одних коротеньких шортиках с утра. Если бы не хотелось так спать, пристроилась бы к нему. Удачно я встала с утра в туалет, не находишь?» И что мне всем им нужно было отвечать на вопросы, почему мы не миримся? Не миримся, и все. Терпеть его не могу. Особенно теперь, когда он почти со мной не говорит. Да и извинений не принимает. Ужас, когда закончится эта неделя? Как началось с понедельника, так, видимо, будет всю неделю. Плохая карма меня должна была преследовать, я это чувствовала.