Когда я заявляюсь к Сашке, тот выглядит удивленным. Наверное, потому что я не часто приезжал к нему просто так. Фактически я и был в их с Кирой квартире раза два. Или три… И права Татка — это неправильно.

— У вас все в порядке? — хмурится Сашка, забирая из моих рук пакет, отчего бутылки весело звякают.

— С Таткой и малышом все хорошо? — присоединяется к допросу Кира.

— А вы… — удивленно открываю рот, — откуда уже все знаете?

— Это я сказала. Не надо было, да?

Оборачиваюсь на голос сестры и неожиданно для себя встречаюсь взглядом со стоящим у нее за спиной отцом. Интересно, что это у них тут за слет? По какому поводу?

— Ты знаешь, как я тебя люблю, Клим, но, клянусь, если ты обидел Татку, я тебя… я тебе… голову оторву! Выклюю печень, а кишки выброшу бездомным собакам!

Я замираю с повисшей на носке туфлей и, открыв рот, кошусь на свою раньше казавшуюся милой невестку. И ведь ее кровожадной угрозой впечатлен не только я один. Вытянувшиеся лица Сашки, отца и Ники выглядят довольно забавно.

— Буду иметь в виду. На случай, если когда-то решусь обидеть жену, — улыбаюсь на все тридцать два, стаскиваю, наконец, обувь и, приобняв невестку, звонко целую ту в нос. — Спасибо тебе! И тебе… — оборачиваюсь к брату.

— Это за что же?

— За то, что поняли раньше меня то, что мне самому уже давно бы следовало осознать.

— Ну, наконец-то! — запрокинул голову к потолку отец. — Мы уж было думали, что ты безнадежен.

— Еще бы мы не думали! Двадцать лет не замечать то, что у тебя под носом, — воинственно подбоченивается Кира, от чего ткань платья на ее животе натягивается, и становится заметно, что он уже немного подрос. Интересно, а когда у Татки такой же будет?

— Ага… — бормочу я, а потом осекаюсь. — Какие еще двадцать лет? Ты о чем?

Веду взглядом от невестки к брату, от брата к отцу… И ничего… абсолютно ничего не понимаю.

— О боже, мы все же переоценили его сообразительность, — прикладывает к губам ладошку Кира.

— Похоже на то, — хмурится брат.

— Ты что… ты правда до сих пор ничегошеньки не понял?! — открывает рот сестра, а отец недоверчиво качает головой из стороны в сторону:

— Абсолютно.

Отчего-то начинаю нервничать.

— Вы не можете утверждать, что Татка любит меня двадцать лет. — Брови всех присутствующих изумленно взмывают вверх. Как будто они отрепетировали это движение. — Что? Почему вы все на меня так смотрите?

— Ждем, когда до тебя дойдет. Хотим увидеть реакцию.

— Нет! Вы спятили! Такого не может быть. Никто не может любить двадцать лет и…

Замолкаю. Не могу продолжить. И они тоже молчат. Молчат и… смотрят. Смотрят и молчат.

Ну, нет… Такого не может быть. Повторяю про себя, как дурак. Ведь правда… Не может! Никто не станет любить тебя столько лет и ничего… абсолютно ничего не требовать взамен. Так не бывает. Я опускаюсь на тумбочку у двери и растираю грудь, в которой болит. В памяти всплывает наш недавний разговор с Таткой:

— Ты же не говоришь мне это все только потому, что я об этом мечтала?

— А ты мечтала?

— О, да! Сколько лет…

Если быть точным, двадцать. В ушах нарастает гул.

— Кажется, ему плохо!

— Клим, Клим! С тобой все в порядке?!

— Может быть, позвонить в скорую?

— Я — идиот.

Трясу головой и снова, в который раз, веду взглядом по всем присутствующим.

— Не нужно ему к доктору. Ему лучше выпить.

Киваю. Да, выпить… Чтобы не думать о том, сколько времени я потерял. Сколько боли ей причинил. И каким вообще был идиотом. Теперь мне намного понятнее ее страхи. Я… сам их породил.

— Я все сделал неправильно!