— Это мягко сказано, — подливает масла в огонь невестка.

— Мне нужно все исправить… Саша! Вы… вы пока накрывайте на стол, а я… я сейчас вернусь.

Ныряю обратно в злосчастные туфли, наступая на задники, бестолково толкаю дверь.

— Эй! Ты куда?!

— К Татке!

— Разве она не в больнице?

— Да, там…

— Тебя к ней не пустят. Не чуди…

— Нет, я все равно поеду.

Наконец, замки поддаются, я вываливаюсь в подъезд, не дожидаясь лифта, лечу вниз по ступенькам. Такое странное ощущение… С одной стороны, все кругом будто в тумане, а с другой, мои чувства еще никогда не были так сильно обострены. Только сейчас я замечаю, что в воздухе пахнет весной. Может быть, потому, что впервые за сорок лет смог вдохнуть полной грудью. А до этого я вполсилы дышал.

Машина не успела остыть. Ударяю по газам и, визжа шинами, срываюсь с места. Сердце колотится, как ненормальное, я будто горю… Горю огромным костром до неба. И небо мне благоволит. На моем пути не встречается ни одной пробки, и даже светофоры в кои веки приветливо подмигивают мне зеленым глазом. Бросаю машину у шлагбаума. Прямо под табличкой, запрещающей здесь парковку. Торопливо шагаю через великолепный больничный парк, еще час назад казавшийся мне унылым и куцым, прикладываю трубку к уху… Гудок. Еще один. А потом её тихий, немного хриплый со сна голос:

— Привет. Что-то случилось?

Почему я не подумал, что она может уснуть?! Зачем разбудил?

— Нет. Нет, ничего… Я просто соскучился.

— Правда?

— Очень. А еще я должен сказать тебе что-то важное. Ты можешь выглянуть в окно?

— Постой… Ты что, еще не уехал?!

— Уехал. Но потом вернулся. Ты же на третьем этаже? Включи свет! Никак не соображу, где твоя палата.

— Я не могу! У меня же соседки здесь…

Ах, вот почему она шепчет!

— А без соседок тебе не могли дать палату?! — возмущаюсь я.

— Так веселее, чего ты бурчишь? Давай, я тебе из туалета помашу. Сейчас… — В трубке что-то шуршит, а потом Татка спрашивает. — Ну? Увидел? Я включила свет.

— Ни черта!

— Может, ты не с той стороны здания?!

Господи! Какой же идиотский разговор. Я, наверное, опять не с того начал. Во мне так много мыслей и чувств, что если я не поделюсь ими с Таткой, то просто взорвусь. И мне так важно видеть ее в этот момент…

— Сейчас обойду. Только ты дождись, ладно? Я должен тебе сказать что-то очень и очень важное. Тебе ведь можно стоять?! Кровотечение… оно прекратилось?

— Да. Еще когда ты был здесь. Все в порядке. Правда, — ее голос смягчается и становится таким нежным, что я останавливаюсь на пару секунд, впитывая его в себя.

— Тата, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Это просто замечательно, — смеется она, — но, кажется, мы с тобой уже давно женаты.

— Нет! Ты не поняла. Я хочу, чтобы ты стала моей женой по-настоящему. Хочу увидеть тебя в свадебном платье! Хочу произнести клятвы перед алтарем… Хочу собрать всех-всех твоих армянских родственников, чтобы они стали тому свидетелями и больше не ругали меня за то, что я зажал свадьбу. Но, главное, я хочу, чтобы ты знала, как… — от чувств моя речь сбивается, и я останавливаюсь перевести дух. Опираюсь ладонью в колени и, задрав голову, безошибочно нахожу окно, в котором, приложив трубку к уху, стоит моя любовь… Снова задаюсь вопросом, как я без неё жил. И понимаю, что это была не жизнь. А так… существование, как бы избито это все ни звучало. Задумавшись, теряю мысль, но Татка, как всегда, меня выручает:

— Чтобы я знала… — напоминает она.