Он и понятия не имел, что знания умножают скорбь: «Во многие знания ‒ многие печали». В последующем, он все чаще стал предаваться размышлениям, откуда взялись эти знания и зачем они нужны людям? Многие считают, что такое вообще невозможно. Так-то оно и лучше, мало кому понравиться узнать, насколько слаб и уязвим человек пред чьей-то сторонней волей, способной читать твои мысли, как газету, раздевая тебя догола. Но подобного рода знания не просто опасны, они разрушительны в самой своей сути. Так, человек сам создает для себя трудности, не задумываясь о том, чего они ему будут стоить. Впоследствии, остается только терпеть, уверяя себя в том, что все не так уж и плохо. А нужны ли все эти трудности? Кто его знает.

Никому не дано идти по жизни, не совершая ошибок. Не случайно ему под руку подвернулась та книжка. У нее, будто специально, был оторван титульный лист. Кем? Неведомо кем. Не каждому дано быть хозяином своей судьбы, ибо недаром сказано: «Не человек идет по дороге, а дорога ведет человека». Он живет согласно предначертанному, и поступает так, как поступает. Может, это и так. Если не знаешь куда идешь, годится любая дорога. Да?.. А если это дорога в никуда?

* * *

Павел долго стоял на перекрестке улиц Терещенковской и Льва Толстого, дожидаясь разрешающего сигнала светофора. Переходя улицу, он едва не угодил под колеса, летящего на красный свет огромного черного джипа. Чудом, увернувшись от пронесшейся мимо смерти, Павел отнесся к этому легко. Воробуржуи, которые разъезжают здесь на подобных монстрах, имеют право давить всех подряд, за убитого их разве что слегка пожурят, как за раздавленную кошку, окровавленные потроха которой надо будет кому-то убирать.

Бороться с этим явлением бесполезно, у разбогатевших украинских воров схвачено все: от земли, до воды, о людях и говорить нечего. Остался один лишь воздух, но и его скоро приватизируют. На реалии жизни надо смотреть снисходительно, тогда они кажутся менее дикими. Если же в отношении к жизни начнет преобладать трагедия, это может кончиться истерикой, а то, чем и похуже.

Поэтому, ничуть не взволновавшись и не расстроившись, Павел помянул про себя, в чем разница между трамваем и автомобилем. Трамвай, может резать людей только на рельсах, автомобиль же, давит всех подряд по всей улице. Рассуждая об этих отвлеченных материях, он отворил дверь старинного одноэтажного дома, выкрашенного синькой, с цокольным этажом плавно переходящим в подвал. Перед ним открылась небольшая площадка с двумя деревянными лестницами. Одна из них, вела наверх, мимо охранника в камуфляже с пистолетом на боку в кабинет Поганевича, а другая, в подвал, где Павел вел прием больных.

По скрипучим деревянным ступеням, оббитым железными уголками, отполированными до блеска множеством подошв, Павел спустился в подвал. Атмосфера печали царила в этом подземелье, она была осязаемо гнетуща, густа и липуча, как смола. По обе стороны длинной кишки коридора, в темных нишах виднелись низкие дверцы кабинетов народных целителей, подле которых на деревянных скамьях сидели посетители. От света тусклых электрических лампочек накаливания казалось, что все они больны желтухой. Нависший низко над головой потолок и выкрашенные желтой масленой краской стены, вытертые до проплешин спинами посетителей, довершали удручающий интерьер.

Привычно споткнувшись о высокую ступень при входе, Павел направился в свой кабинет. Зимой в нем было холодно, как в могиле, а летом, душно и сыро, как в склепе. Ступая по гнилым половицам подвала, которые прогибались даже под весом кота, он повстречался со своим коллегой по фамилии Цихоцкий и поздоровался с ним на ходу. Откинув туловище назад, Цихоцкий посмотрел на Павла свысока, хотя был на голову ниже его, и с величайшим достоинством едва заметно кивнул в ответ.