Пусть льнет к тебе, не выдавай своего отвращения. Держись прямо, не поддавайся дурноте.

Казуарины танцуют на берегу под звуки креольской музыки. За ее спиной коралловый риф вот-вот рухнет, и их захлестнет волна.

Не двигайся.

Жди. Еще две минуты.

Две минуты до полуночи

Маню придвигается ближе, вплотную. Они стоят почти прижавшись друг к дружке и ждут, когда запылает побережье, как робкие подростки перед киноэкраном. Сейчас начнется фильм. Маню поворачивает ее к себе, его мокрые плавки трутся о пупок Жоаны, выдавая желание мужчины.

Не думай об этом. Думай только о руке, его руке, которая переплелась с твоей.

– Не торопись, – шепчет Жоана.

Маню послушно отстраняется, плавки оставили на ее коже мокрый отпечаток.

Жоана начинает кашлять, кусачий холод леденит живот. К горлу подступает желчь, и она с трудом подавляет желание угостить выпитым ромом рыб лагуны.

Одна минута до полуночи

На сей раз рука Маню с бедра Жоаны опускается ниже, проскальзывает под трусики купальника, ложится на ягодицы, приглашая к сближению.

– Нет!

Жоана крикнула слишком громко. Слишком резко отпрянула. Удивленный Маню смотрит пристально, словно поняв, что любовная игра пошла не так.

Больше ждать нельзя… Ничего не поделаешь. Покончи с этим, пока он не насторожился.

Жоана отнимает у Маню руку, заводит ее за спину, чтобы достать нож… Тот самый нож, который она схватила в темноте с чужого стола и спрятала под резинкой трусиков, ни на секунду не подумав, что может пораниться. А теперь она достает его и держит сбоку, у бедра.

Полночь

Мгновение – и все заливает свет.

Километры побережья взрываются десятками фейерверков, озаряются насколько хватает глаз. Тысячи китайских фонариков одновременно взмывают в небо, точно сказочный рой гигантских пламенеющих светлячков. Многоголосое ola! облетает остров, как раскат грома.

Это длится и длится. Сверкают гирлянды на казуаринах.

Это прекрасно. Незабываемо. Немыслимо.

Жара. Полночь.

Всюду поют, смеются.

– Поцелуемся? – спрашивает Маню.

У него детская улыбка, смеющиеся глаза, сильные руки, он осторожно притягивает ее к себе, как срывают плод с тонкой кожицей.

Эта рука…

Маню в двадцати сантиметрах от Жоаны.

Он приближает губы, ждет поцелуя, первого в году.

Жоана дарит ему не поцелуй – смерть.

Вонзает нож прямо в сердце.

Небо по-прежнему залито светом, мерцает эфемерными звездами.

Тело Маню тихо соскальзывает в воду. Жоане немыслимо легко.

Ей вдруг хочется пива, шампанского, она чувствует себя освобожденной, воздушной, как эти маленькие шарики-монгольфьеры; все годы жизни в аду, стыд и страх улетели в небо.

Все разрешилось будто по какому-то священному календарю. Ровно в полночь. С этой минуты часы будут идти правильно.

Теперь она может начать жить.

И получать от жизни удовольствие.

Девять часов после полуночи

Капитан Айя Пюрви смотрит на настенные часы над елочкой. Ее взгляд следует за бесшумным бегом секундной стрелки. Том, Жад и Лола, должно быть, уже позавтракали и пишут поздравительные открытки, посылают сообщения друзьям в метрополию, на Мадагаскар, в Австралию.

Без нее.

Жюстина Патри снова замкнулась. В ответ на последний вопрос Айи – могла ли Жоана узнать его как-то иначе? – у нее непроизвольно вырвалось:

– Да.

Больше она ничего не сказала.

По коридору снуют медсестры, встречаясь, поздравляют друг друга с Новым годом, желают доброго здоровья – на тон ниже, чтобы не услышали больные. Дав секундной стрелке пробежать еще три круга, Айя тихо повторяет:

– Что это за деталь, Жюстина?