Не удерживаюсь, наклоняюсь, целую. Наш последний поцелуй вспыхивает и тут же гаснет. Не отвечает, изумлённо распахивает глаза.

Пугаюсь, отшатываюсь, что ты себе вообразил?! Разве она не достаточно ясно обозначила границы?!

— Простите, госпожа… — шепчу, ругаю себя, ну откуда вечно эта «госпожа» выстреливает?!

Смотрит, вдруг отворачивается, не говоря ни слова.

Тамалия

Снова чёртова «госпожа»! Почему не лёг в кровать, счастье моё стеснительное? Так хотелось, чтобы сам решение принял.

Но ведь, похоже, принял. Я спросонья не сообразила — какие прикосновения, какие слова… Только теперь доходит.

Слышу, как поднимается, тихо уходит. И что мне делать?!

Встаю, прохожусь по спальне. У него же, наверное, не просто сумбур, а огромный клубок комплексов на этой почве. Вспомнить хотя бы смысл надписи! Конечно, тут и неуверенность, и страх вполне понятны. Господи, на лео-пуму с голыми руками прыгать не боится, а проявить инициативу, поцеловать…

А ты помнишь, кем он был последние шесть лет, всю свою юность?! И что у него в голове должно твориться! Ведь для него ошибка — ни много ни мало, самая настоящая физическая расправа. Даже за ерунду. Этого так просто из подсознания не выбить. Вон сколько прикасаться не рисковал, уже зная, что не наказываю! Конечно, хочется, чтобы всё просто было, но, видимо, придётся поработать. Даже если окажется, что я была ему нужна, только что-то самому себе доказать. Пускай доказывает. Главное, сейчас — нужна.

И какая там разница, что будет со мной. Если он сможет нормально жить, я тоже как-нибудь выживу. А вдруг никогда не выберусь с этой дрянной планеты?

Скоро Лерка его увезёт, и не будет же он привязан к месту и скован в передвижениях, и женским вниманием наверняка обделён не будет, и, возможно, даже влюбится нормально…

Пусть знает, что я любила его таким — с этим грёбаным чипом, с этой варварской татуировкой, невзирая ни на что. Может быть, когда-нибудь это покажется ему важным.

Привожу себя в порядок, снимаю бельё, надеваю только пеньюар. Тихо отворяю дверь. Сидит в кровати, поднимает взгляд, подхожу, усаживаюсь с краю. Рассматриваю. Боже, Антер, как же я переволновалась!

— Что случилось? — спрашиваю.

— Показалось, ты обиделась.

— Не обиделась, — шепчу. Скидываю пеньюар. Антер стремительно краснеет, жар к щекам, сглатывает, не может оторвать взгляд.

— Что ты делаешь… — хрипло.

— Ты же этого хотел?

— Дразнишь? Издеваешься? Жалеешь меня? — глухо.

Боже дай мне терпения.

— Нет, — забираюсь с ногами, приближаюсь. Хватит просчитывать варианты, родной.

— Зачем тебе тряпка постельная? Я… помню, какие мужчины тебе нравятся.

— Это замечательно, — соглашаюсь. — Значит, ты знаешь, к каким мужчинам я тебя отношу.

— Почему же ты столько времени… отказывала?

— Я не отказывала! Я просто не понимаю! — взрываюсь. — Ведь ты же молчишь, ничего клещами не вытащить! А я боюсь… Боюсь сделать хуже, боюсь, что аристократы вынудят поступить так, как ты не сможешь простить. Боюсь причинить лишнюю боль, не хочу, чтобы мои ответные действия смотрелись как приказ, не хочу, чтобы целуя меня, ты думал о наказании, боюсь, что видишь Амиру, Олинку или ещё кого! Не представляю, чего хочешь ТЫ!

Боже, как он на меня смотрит!

— Тебя, — выдыхает.

— Я тут, — шепчу.

Антер подаётся вперёд, вдруг срывается, так сжимает меня, начинает горячо, по-сумасшедшему целовать. Гладит спину, плечи, каждое прикосновение оставляет огненный отпечаток в душе, в конце концов вырвавшейся наружу, сбросившей ворчащего «циника», сохранившей лишь одно безумное желание. Отдаваться ему, обладать им, сливаться в единое целое, растворяться друг в друге.