Я вышла, хлопнула дверью. Машину он сам запрет? От неё тоже ключи есть? Оборачиваться не стала. Сбежала. Задвижки на моей двери не было, что-то подсказывало — не поможет. Но хотя бы иллюзию покоя и одиночества моя квартира дарила.

Я так и не переехала — живу в квартире, которая досталась мне от мамы, а ей от бабушки. Но ремонт отгрохала. Моя квартирка практически стерильно белая и чистая. Сенька говорит, что ему всегда хочется у меня что-нибудь сломать или испачкать, ибо жить так невозможно.

Я живу совсем одна. Если не считать Рудольфа. Рудольф — моя рыбка. Самец чернополосой цихлазомы размером с ладонь. Живёт он один, жрёт с удовольствием, вот и растёт мне на радость уже четыре года. Основные его развлечения это, как я уже говорила, жрать, а ещё наблюдать за мной выпуклыми желтыми глазами. Я не против — все компания. Да ещё и молчаливая. Беседовать с Рудольфом одно удовольствие — он очень внимательный собеседник.

— Жрать хочешь? Конечно, хочешь…

Я покормила питомца, поставила чайник. Не знаю зачем, чая мне не хотелось. Просто привычка: пришла, поставила в чайник. Сходила в душ. А в голове билась безостановочно, металась мысль — зачем пришёл Сенька? Три месяца не приходил. А тут пришёл. И разговор этот странный… Ведь поводов для ревности нет: я — человек здравомыслящий, мужиков мне жалко, целибат блюду. Зачем пришёл тогда? И ушёл так просто…

С мокрых волос капало. Ноги мерзли. Пол тёплый, но ноги у меня мерзнут все время, и бороться с этим бесполезно. Носки у меня шерстяные были! Я их летом забрала с дачи. Ещё бабушкой вязаные, растянутые, но тёплые. Куда я убрала эту коробку, которую неизвестно зачем привезла?

Коробка нашлась в самом верхнем отделении шкафа-купе. Свалилась мне на голову, не желая даваться в руки. По полу рассыпались старые фотографии, статуэтка глиняная раскололась — обидно… Но в белизну моей квартиры эта штука, сделанная мной в девятом классе, не вписывалась, не жалко. Я натянула на ноги носки. Они пахло средством от моли и кололись. Наклонилась, собирая фотографии. С одной из них на меня смотрели Сенька с Димкой. Невозможно молодые. Я помню это лето. Им почти по двадцать, а мне едва восемнадцать стукнуло. Они были старше меня на полтора года, может поэтому, я так и осталась для них Дюймовочкой?

Тогда я была пьяна все три месяца. Что вином, что хмельным счастьем. От ночей горячих, от того, что Димка — мой, я могу трогать его, когда захочу, обнимать, голову его шальную к своей груди прижимать. Сейчас-то я вижу, что в Сенькином взгляде кроется, и стоит он чуть в стороне от нас. А тогда разве замечала? Нет. Счастливые люди на редкость эгоистичны.

Статуэтку я выбросила. Фотографию не смогла. Спрятала обратно в шкаф. Там ей и место, вместе с шариками от моли, моей старой, побитой временем любви. И нечего даже стряхивать с неё пыль, пытаясь понять, было что, или показалось. С глаз долой — из сердца вон.

Я была удивительно спокойна. Разве только сердце кололось в груди сильнее обычного. Чай я так и не попила. Мандарины с салатом отправились в холодильник — желания есть не было. А бутылку забрала в комнату, прихватив бокал. Села на белый ковёр. Из аквариума на меня смотрел Рудольф. Его плавники едва шевелились.

— С новым годом, — поздравила я.

Рудольф повернулся ко мне полосатой задницей. Я фыркнула. Не больно-то в компании и нуждалась. Пробка от шампанского никак не откручивалась. А когда открутилась, бутылка вырвалась из моих рук, залив золотистой жидкостью белоснежный ковёр. Я подхватила бутылку, в которой осталась едва ли треть, побежала за полотенцем, бросила его на лужу.