— Догоним, господин! — через дыхание тяжелое один из челяди говорит. — Как пить дать — догоним! Куда ему на лугу-то деться?

Следопыт, заспанные глаза пряча, тихо молвит:

— Нельзя нам туда, господин. Уж граница недалече. Коль животину застрелим на чужой земле, несдобровать…

Перебирает в руках граф костяную рукоять плети. Статен да суров; хоть и молод еще, а смекалист матерый охотник. У короля он и так не в почете, повернуть к дому — такой путь понапрасну проделать. Спутники молчат, усталость их одолевает, глядят на графа, готовые любой приказ выполнить. Только магоборцы безухие, сенельцы бывалые, на поле зыркают — словно псы чуют магию, высматривают жертву соколами-тетеревятниками.

Решился. Прицепил плеть к седлу молодец, взял в руки арбалет и заложил болт. В утреннем ярком свете заблестел четырехгранный наконечник.

— Родился с зубами — живи хищником.

Эти слова в душу запали простолюдинам. Не зря молодой граф имя рода своего носил.

Сенельцы переглянулись — самим хотелось чудо-оленя поймать, чтоб в руки к магам такая сила не попала, иначе не согласились бы в такой далекий путь идти. Да и долг велит остерегаться ведьмовских мест.

— Осторожней, граф Семишкур, — сказал один из них. — Колдовская это сторона. Охота охотой, а как бы местных ведьм да колдунов не растревожить.

Как хлыстом ожалил взглядом черных глаз Семишкур:

— Это не моя забота, а ваша. Что, зря я вашему брату земли отрядил? Али мало вам земли, так еще и кормить вас за просто так?

Сенельцы промолчали. Не смели, в отличие от пылкого графа, тонкую грань преступать.

Тронул коня одержимый охотник. Ослепило на миг летнее солнце, алый цвет глаза застил. Пропала ненадолго из виду добыча желанная.

На той стороне, прячась в тени шиповника, стоит ни жива ни мертва ворожея. Граф из северного королевства точно черный демон предстал перед ней. То ли чудится, то ли слышится взаправду — шепчет что-то злой дух, не спит. А ведь новолуние еще не скоро, не должны его оковы так ослабеть.

«Не иначе как привлек других тварей…»

Загнанный зверь высится прекрасным видением прямо на кургане. Горят ветвистые рога как червонцы, по серебряному меху от дрожи искры пробегают, что по алмазным граням. Некому помочь несчастному оленю — граф поднимает арбалет к глазам самым.

— Небо бездонное, трава тихая,

Пройди мимо, беда лихая!

Успела прошептать — дернулся конь под седоком, почуял опасность, заартачился. Не успел граф даже прицелиться, но только подобрал повод покороче, прижал шенкель — жеребец мигом утихомирился.

Из леса выехали сенельцы, обступили графа по сторонам, вглядываясь в листву кустарника на той стороне макового поля. Радмила тоже их разглядывала. До сего времени никогда она магоборцев не видела и ничего о них в Белокрае не слышала, но чувствовала, что, пока они рядом, ни один заговор не получится на смутьяна наложить.

«Беги! Ну же!»

Ни крикнуть, ни двинуться. Боится девица — эти и ее за зверька принять могут, запросто застрелят.

Бес тихо сидит в темнице, выжидает. Знает, что бессильна сейчас ворожея.

Второй раз упер граф ложу арбалета в плечо. Сенельцы начеку, идет от них плотная волна, которую только те, кто связан с магией, чувствуют, не дает ничему проникнуть к стрелку и помешать ему.

Раздался щелчок, слишком громкий для утренней тишины. Радмила вздрогнула. Золоторогий олень пошатнулся, склонил голову, будто тяжела стала для него корона. Граф, как завороженный, наблюдал за тем, как могучая грудь животного становится алой, словно маков цвет; как олень, теряя последние силы, тяжело опускается на траву и засыпает беспробудным сном. Болт арбалетный так и не отправился в смертоносный полет.