Лишь бы не сбежать тотчас.

Ведь он за мной не побежит. Он позволит уйти. Он взрослый мужчина с криминальным прошлым, и в кошки-мышки играть не станет, если женщина еще не его.

Если сбегу, к себе он больше не подпустит. И меня быстро раскусит. Мои намерения.

Нет, нельзя. Пришла к нему — иди до конца.

А конец уже близок.

Его конец.

— Боже, — прошептала тихо-тихо, чтобы не услышал.

Он копошится снаружи. Нетерпеливо режет красную ленту, натирает веревку.

Вот-вот я увижу его в живую. Второй раз за жизнь. От осознания этого я хочу закрыть рот ладонью, чтобы сдержать крик.

Но мои руки связаны.

Поэтому я молчу.

Я сама сюда пришла. И сама себя связала. Добровольно.

Зачем? Потому что себе не доверяю. Не доверяю рукам, которые жаждут расцарапать ему лицо. Пальцам не верю, которые непременно захотят выхватить пушку у него из-под пояса и…

А пушка у него точно там. Рядом с увесистой бляшкой ремня.

Но такая быстрая месть слишком проста за то, что он отнял у меня.

— Ненавижу, — прошелестели мои губы.

Я все о тебе знаю, Давид Басманов. Каждую привычку. Я не жила с тобой в одной камере, но я знаю того, кто жил с тобой. Я знаю твои любимые слова и имена… мое имя тебе тоже понравится.

Он закончил с мешком.

Скоро ты увидишь меня.

Три, два, один…

Я готова. Спина давно выпрямлена, руки сцеплены сзади. Колени уперлись в ткань мешка, мешок — на бетоне. Жестко и грубо. Поза гола как правда, на многие мысли наводит.

Ему понравится…

Ему должно понравиться. Иначе все зря.

Холод пробрал меня до костей. Или жара. Я перестала различать эти тонкости с тех пор, как упал чертов мешок, оголяя мое тело.

На него я посмотрела не сразу.

Сперва распахнула стеклянные от страха глаза, привыкая к свету, затем тревожно облизнула губы. Ни тело, ни губы — он их не трогал никогда. Он только сделал меня сиротой, а это куда больнее первого секса с ним. Я почему-то была уверена в этом.

Вот мы и встретились, Дава. Ты помнишь меня?

Сердце, загнанное в тиски обстоятельств, гулко забилось.

Взгляд моментально уперся в мужские брюки — настолько он близко к моему телу стоял. Серебристая пряжка ремня отпечаталась в голове, кажется, навечно. Внушительная пряжка. И не только она.

С шумом сглотнув, я наткнулась на кулаки. На крепко сжатые, на широкие. Одна его рука сжимает холодный металл, дуло ожидаемо смотрит на меня. А на левом мизинце плотно натянут перстень. Я много раз видела его на фотографиях.

Что этот перстень значит для тебя, Давид Жестокий?

Если он важен для тебя, я заберу его вместе с твоей жизнью.

— Грех мой, вот ты и попала.

Меня передергивает от его голоса.

Он снился мне в кошмарах много раз.

Похож. До боли похож. Я этот голос из тысячи узнаю и даже после смерти — помнить буду.

И смех его… я содрогнулась.

Веду подбородком вверх, встречаясь с ним взглядом. Глаза в глаза. Его такие темные, а мои — кажется — выдают все без остатка.

Я не просто твой грех. Ты догадываешься об этом?

Я твой конец.

— Восемнадцать есть?

Его голос страшно хрипит.

Я отдана на растерзание настоящему хищнику. Кинута ему в клетку, ему в пасть.

А ключи от клетки я собственноручно выбросила. Добровольно все пути себе отрезала. Ты мой смысл жизни, Давид. Месть — смысл жизни.

— Мне двадцать два.

За туманом в его глазах уже ни дьявола не видно. Давид уже не здесь. Он будто только что мной овладел, он уже во мне.

Мне стоило больших усилий не дернуться от его приближения. Последнее, что я увидела, это как загораются его глаза — от вседозволенности, что вроде можно. Можно делать все, что он захочет.

И я не убегу — мы это оба знаем.