Брир был неумолимо тщателен в своем уничтожении, изничтожая Европейца, насколько позволяли его мачете и слабеющие руки. Но этого оказалось недостаточно. Слишком много украденной жизни жужжало в клетках Мамуляна; она неслась дальше, вопреки всякому здравому смыслу, неостановимая.

При всей горячности Пожиратель Бритв не покончил с жизнью Европейца, а лишь разделил ее, предоставив описывать эти бесполезные круги. И где-то в этом безумном зверинце был зверь с волей, фрагмент, который еще обладал достаточным здравым смыслом, чтобы пробираться – хоть и с переменным успехом – в разум Карис. Возможно, не одна часть, а много – сумма этих блуждающих частей. Марти не интересовался его биологией. Как эта мерзость выжила – вопрос для дискуссионного клуба сумасшедшего дома.

Он попятился из комнаты и встал, дрожа в коридоре. Ветер бил в окно, стекло жаловалось. Он прислушивался к порывам ветра, обдумывая, что делать. Дальше по коридору со стены свалился кусок грязи. Он смотрел, как она пытается перевернуться, а затем снова медленно поднимается. Сразу за тем местом, где тварь трудилась, лежал Уайтхед. Марти вернулся к телу.

Убийцы Чармейн перед уходом изрядно повеселились: брюки и нижнее белье Уайтхеда были спущены, а пах исполосован ножом. Его глаза открыты, вставные зубы вынуты. Он таращился на Марти, уронив челюсть, как провинившийся ребенок. По нему ползали мухи, на лице виднелись пятна разложения. Но он был мертв, что в этом мире уже кое-что значило. В качестве последнего оскорбления парни испражнились ему на грудь. Там тоже собирались мухи.

В свое время Марти ненавидел этого человека; и любил его хотя бы на один день; называл папой и ублюдком; занимался любовью с его дочерью и считал себя царем мироздания. Он видел человека у власти – повелителем. Видел его испуганным: отчаянно ищущим спасения, как крыса в огне. Видел странную честность старика на практике и нашел ее рабочим вариантом. Возможно, столь же плодотворным, как и чувства более любящих людей.

Он протянул руку, чтобы закрыть глаза, но евангелисты в своем рвении отрезали Уайтхеду веки, и пальцы Марти коснулись его глазного яблока. Не слезы намочили его, а гниль. Он поморщился и отдернул руку, чувствуя тошноту.

Чтобы не видеть папиного лица, он просунул пальцы под труп и перевернул его на живот. Телесные жидкости осели, его нижняя часть была влажной и липкой. Стиснув зубы, Марти перевернул тело мужчины на бок, и гравитация потянула его на себя. Теперь, по крайней мере, старику не нужно смотреть, что за этим последует.

Марти встал. Его руки воняли. Он обильно окропил их остатками скотча, чтобы заглушить запах. Возлияние служило другой цели: устраняло соблазн напиться. Было бы слишком легко запутаться и потерять фокус на проблеме. Враг здесь. С этим надо разобраться, покончить навсегда.

Он начал там, где был, в коридоре, вонзая каблуки в куски плоти, которые ползали вокруг тела Уайтхеда, раздавливая их украденную жизнь, как мог. Разумеется, они не издавали ни звука, что облегчало задачу. Это лишь черви, сказал он себе, тупые осколки бессмысленной жизни. И становилось легче, пока он ходил взад-вперед по коридору, перемалывая мясо в мазки желтого жира и коричневых мышц. Твари сдались без боя. Он начал потеть, отрабатывая свое отвращение на этих человеческих отбросах; взгляд метался повсюду, чтобы убедиться, что он поймал каждый жалкий клочок. Он почувствовал, как уголки его губ дрогнули в улыбке, а потом вырвался смех, тихий и совершенно невеселый. Это было легкое уничтожение. Он снова стал мальчиком, убивающим муравьев большими пальцами. Один! Два! Три! Только эти твари были медленнее самого нагруженного муравья, и он мог топтать их в неторопливом темпе. Вся сила и мудрость Европейца превратились в эту грязь, и он – Марти Штраус – избран, чтобы сыграть в Бога и стереть ее. В конце концов он приобрел неимоверную власть.