Марти добрался до лестничной площадки. Ни одна крыса не шарахнулась от его шагов, по крайней мере, он ее не увидел. Но здесь что-то было. Наверху лестницы по ковру каталась маленькая коричневая личинка, извиваясь в своем стремлении куда-нибудь добраться. Наверное, вниз по лестнице, в темноту. Он не смотрел на нее слишком пристально. Что бы это ни было, оно безвредно. Пусть найдет себе нишу, где будет толстеть, и со временем станет мухой, если таковы его честолюбивые планы.

Марти пересек предпоследнюю площадку и начал подниматься по последнему лестничному пролету. Через несколько шагов запах резко усилился. Зловоние вонючего мяса охватило его, и теперь, несмотря на скотч и всю умственную подготовку, его внутренности переворачивались снова и снова, как личинка на ковре, извиваясь и кувыркаясь.

Он остановился в двух-трех шагах от лестницы, достал виски и сделал два больших глотка, проглотив так быстро, что на глаза навернулись слезы. Затем он продолжил свой подъем. Что-то мягкое скользнуло под его каблуком. Он посмотрел вниз. Другая личинка, крупнее той, что внизу, была остановлена при спуске его ногой: раздавлена до жирной мякоти. Он взглянул на нее только на секунду, прежде чем поспешить дальше, осознавая, что подошва его ботинка скользкая; он мог раздавить немало других таких же личинок, пока шел.

От глотков спиртного у него запела голова; последние две дюжины шагов он преодолел почти бегом, желая скорее покончить с самым худшим. К тому времени, как он добрался до верха лестницы, у него перехватило дыхание. Возникла пьяная, абсурдная фантазия: он словно гонец, идущий с новостями о проигранных битвах и убитых детях во дворец некоего мифического короля. Только вот король и сам убит, и его битвы проиграны.

Он направился к пентхаусу; запах стал таким густым, что казался почти съедобным. Как и в прошлый раз, Марти увидел свое отражение в зеркале; он пристыженно отвел взгляд от испуганного лица, и оказалось – Боже! – что ковер полз. Не две или три, а дюжина или больше жирных, корявых личинок трудились, казалось, вслепую, чтобы найти свой путь по ковру, который был запятнан их путешествиями. Они не были похожи ни на одно насекомое, которое он видел раньше, лишенные какой-либо внятной анатомии, и все разных размеров: некоторые тонкие как палец, другие размером с кулак ребенка; их бесформенные тела были фиолетовыми, но с желтыми прожилками. Они оставляли за собой следы слизи и крови, похожие на раненых слизняков. Он обошел кругом. Они разжирели на мясе, с которым он когда-то спорил; не хотелось рассматривать их пристально.

Но когда он толкнул дверь люкса и осторожно ступил в коридор, ужасная мысль закралась ему в голову и засела там, шепча непристойности. Эти существа были повсюду в номере. Самые амбициозные из них карабкались по пастельным стенам, приклеивая осколки своих тел к обоям просачивающейся жидкостью, поднимаясь вверх, как гусеницы, волны мышечных сокращений прокатывались по всей их длине. Их направление было произвольным; некоторые, судя по следам, двигались по кругу.

В тусклом свете коридора его худшие подозрения только закипали, но они начали бурлить, когда он протиснулся мимо распростертого тела Уайтхеда и вошел в помещение бойни, где свет с шоссе создавал натриевый день. Здесь эти существа были в изобилии. Вся комната кишела ими, от фрагментов размером с блоху до кусков с человеческое сердце, которые перемещались, выбрасывая рваные нити, похожие на щупальца. Черви, блохи, личинки – целая новая энтомология, собравшаяся на месте казни.

Вот только это были не насекомые и не личинки насекомых – теперь он это ясно видел. Это куски плоти Европейца. Он все еще был жив. Растерзан на тысячу неразумных кусочков, но жив.