Однако такое решение следовало принимать не ему.

– Серри… Серентия, тут выбор за тобой.

– Да. Он предпочел бы лечь в землю, стать частью если не леса, то джунглей, – без колебаний отвечала дочь Кира.

Мендельн печально улыбнулся.

– Я знаю неподалеку как раз подходящее место…

* * *

К месту погребения братья несли Ахилия сами, сопровождаемые одной только дочерью Кира. Ром и еще двое-трое тоже хотели отправиться с ними, но Ульдиссиан не позволил. Тут дело было глубоко личное.

Мендельн шагал впереди. Проделав недолгий путь сквозь густой подлесок, брат Ульдиссиана остановился на цветущей полянке, окруженной высокими раскидистыми деревьями. Невдалеке слышалось журчание ручья. Все вокруг дышало необычайным покоем. Указанное братом место понравилось Ульдиссиану с первого взгляда, и Серентия тоже сочла выбор Мендельна верным.

Вооружившись киркой и лопатой, одолженными у партанцев, братья принялись рыть могилу. Поразмыслив, не стоит ли дать отдых рукам и пустить в ход вновь обретенную силу, Ульдиссиан решил, что Ахилий достоин большего. Земля оказалась мягкой, податливой на удивление. Вскоре могила достигла такой глубины, что никаким пожирателям падали до тела не докопаться.

Бережно уложив охотника на дно ямы и засыпав землей, сыновья Диомеда и Серентия замерли над могилой в молчании. Никто из них не проронил ни слова, ибо никакие слова тут к случаю не подходили – по крайней мере, в этом все трое были меж собою согласны. Сейчас с уходящим прощались их души, и каждый по-своему провожал его в последний путь.

Молчание нарушила Серентия. Повернувшись к Ульдиссиану, темнокосая девушка уткнулась лицом в его грудь и зарыдала, а Ульдиссиан обнял ее, как младшую сестренку в последние дни болезни. Мендельн тем временем учтиво отвернулся, негромко бормоча вслед Ахилию какие-то последние напутствия…

Вот так… так прощание с другом и завершилось.

Глава двадцать третья

Проводы в последний путь погибших партанцев заняли весь день. Естественно, Ульдиссиан с братом и дочерью Кира тоже участвовали в похоронах. Смерть каждого ранила в самую душу, но больнее всего оказалось прощание с теми, кого он знал и помнил. Вопреки всем стараниям Ульдиссиана, среди погибших оказалась и Барта. Сердце ее не вынесло гибели сына, и после боя Барту нашли бездыханной, с телом мертвого мальчика на руках. На лицах обоих отражалась тихая умиротворенность вкупе с любовью друг к другу. Обоих – и сына, и мать – сожгли вместе, на общем костре, дабы не разлучать их и в смерти.

Едва оба исчезли из виду за стеною огня, печать Ульдиссиана снова сменилась бешеной яростью. Яростью на Лилит, на Люциона, на всех, подобных Церкви Трех и Собору Света, заботящихся лишь о собственном превосходстве над прочими, во что бы оно ни обошлось.

Как ни старался Ульдиссиан, но унять этой ярости не сумел. К тому времени, как последнее тело было надлежащим образом предано огню, а свет дня начал меркнуть, он понял, что должен сделать, на чем сосредоточиться в первую очередь.

– Мендельн, с Церковью Трех нужно покончить, – сказал он, оставшись с братом наедине. – Возможно, мысль и безумная, но я положу на это все силы и не успокоюсь, пока не сровняю их Храм с землей. Слишком уж много горя они причинили всем нам.

Он ожидал, что брат примется его отговаривать, но вместо этого Мендельн сказал только:

– Хорошо. Как пожелаешь, Ульдиссиан. Что бы ты ни решил, я всегда буду рядом.

Как ни обрадовался Ульдиссиан его ответу, но завершить разговора на этом не мог.

– Мендельн… скажи, Мендельн… что с тобой происходит?

На лице брата впервые за долгое время мелькнула тревога.

– Не знаю, – отвечал Мендельн, совладав с чувствами и снова приняв прежний, бесстрастный вид. – Могу сказать лишь одно: происходящее больше меня не пугает… и я помогу тебе всем, чем оно позволяет помочь.