Искал он книг, искал подруг.

Давал он балы без конца,

И вся Варшава у дворца

Сходилась — любоваться там

На пышный сонм князей и дам.

Как польский Соломон воспет

Он был; нашелся все ж поэт

Без пенсии: он под конец

Скропал сатиру, как «не-льстец».

Ну, двор! Пирам — утерян счет;

Любой придворный рифмоплет;

Я сам стишки слагал — пиит!

Дав подпись «Горестный Тирсит[8]».

Там некий граф был, всех других

Древнее родом и знатней,

Богаче копей соляных

Или серебряных. Своей

Гордился знатностью он так,

Как будто небу был свояк;

Он слыл столь знатен и богат,

Что мог претендовать на трон;

Так долго устремлял он взгляд

На хартии, на блеск палат,

Пока все подвиги семьи,

В полубезумном забытьи,

Не стал считать своими он.

С ним не была жена согласна:

На тридцать лет его юней,

Она томилась ежечасно

Под гнетом мужа; страсти в ней

Кипели, что ни день, сильней;

Надежды… страх… и вот слезою

Она простилась с чистотою:

Мечта, другая; нежность взгляда

Юнцов варшавских, серенада,

Истомный танец — все, что надо,

Чтоб холоднейшая жена

К супругу сделалась нежна,

Ему даря прекрасный титул,

Что вводит в ангельский капитул;

Но странно: очень редко тот,

Кто заслужил его, хвастнет.

V

«Я очень был красив тогда;

Теперь за семьдесят года

Шагнули, — мне ль бояться слов?

Немного мужей и юнцов,

Вассалов, рыцарей, — со мной

Могли поспорить красотой.

Был резв я, молод и силен,

Не то, что нынче, — не согбен,

Не изморщинен в смене лет,

Забот и войн, что стерли след

Души моей с лица; меня

Признать бы не смогла родня,

Со мною встреться и сравни

И прошлые, и эти дни.

К тому ж не старость избрала

Своей страницей гладь чела;

Не совладать покуда ей

С умом и с бодростью моей,

Иначе б в этот поздний час

Не мог бы я вести для вас

Под черным небом мой рассказ.

Но дальше… Тень Терезы — вот:

Туда, за куст ореха тот,

Как бы сейчас плывет она,

Настолько в памяти ясна!

И все же нет ни слов, ни сил

Ту описать, кого любил!

Был взор ее азийских глаз

(Кровь турок с польской кровью здесь

Дает порой такую смесь)

Темнее неба в этот час,

Но нежный свет струился в нем,

Как лунный блеск в лесу ночном.

Широкий, темный, влажный, — он

В своих лучах был растворен,

Весь — грусть и пламя, точно взор

У мучениц, что, на костер

Взойдя, на небо так глядят,

Как будто смерть благодарят.

Лоб ясен был, как летний пруд,

Лучом пронизанный до дна,

Когда и волны не плеснут,

И высь небес отражена.

Лицо и рот… Но что болтать?

Ее люблю я, как любил!

Таких, как я, любовный пыл

Не устает всю жизнь терзать,

Сквозь боль и злобу — любим мы!

И призрак прошлого из тьмы