Брел конь мой, — долго; тяжко он

Был изнурен и запален;

И все — пустырь со всех сторон.

Вдруг долетело до меня

Как будто ржание коня

Из чащи сосен, — или там

Промчался ветер по ветвям?

Но нет: из леса к нам летит

С тяжелым топотом копыт

Табун огромный, яр и дик;

Хотел я крикнуть — замер крик.

Как эскадрон, летят ряды;

Где ж всадники — держать бразды?

Их тысяча — и без узды!

По ветру — гривы и хвосты;

Раздуты ноздри, вольны рты;

Бокам их шпоры и хлысты

Неведомы, зубам — мундштук,

Ногам — подков железный круг;

Их тысяча — сплошь дикарей;

Вольнее волн среди морей,

Они, гремя, неслись

Навстречу нам, а мы — плелись.

Но моего коня взбодрил

Их вид на миг; из крайних сил

Рванулся он, слегка заржал

В ответ им — и упал.

Дымясь, хрипел он тяжело;

Глаза застыли, как стекло,

И сам застыл он. Первый бег

Был и последним — и навек!

Видал табун,

Как пал скакун,

Видал простертого меня

В петлях кровавого ремня;

Все стали, вздрогнули, все пьют

Ноздрями воздух, прочь бегут,

Вновь подлетают, вновь — назад,

Дыбятся, прыгают, кружат

Вслед патриарху: за собой

Вел конь их, мощный, вороной,

Без нити белой, чья бы вязь

В косматой шерсти завилась;

Ржут, фыркают, храпят — и бег

В свой лес помчали: человек

Им, по инстинкту, страшен был.

А я лежал, простерт, без сил,

На мертвом стынущем коне,

На коченеющей спине,

Что перестала чуять груз;

Но страшный разорвать союз

Не мог я и лежал, простерт,

На мертвом — полумертв.

Не ждал я видеть день второй

Над беззащитной головой.

До сумерек следил я тут

За ходом медленных минут;

Я знал, что хватит жизни — взгляд

Послать последний на закат;

Дух, безнадежностью объят,

Был примирен, был даже рад,

Что наконец оно пришло

То, что казалось худшим, зло.

Смерть неизбежна; благо в ней,

Хоть и уносит в цвете дней;

И все же всем она страшна,

Силками кажется она,

Что можно обойти.

Порой зовут ее, молясь,

Порой — на свой же меч ложась,

Но все же — страшный в ней конец

И для растерзанных сердец:

Ужасней нет пути.

И странно: дети наслаждений,

Что жизнь проводят в вечной смене

Пиров, любви, безумств и лени,

Спокойней ждут ее, чем те,

Кто в муке жил и нищете.

Тем, кто изведал на лету

Всю новизну, всю красоту,

Чего желать, к чему лететь?

И, кроме лишних дней (а их

Всяк видит, идя от своих

Здоровых нервов иль больных),

И нечего жалеть.

Бедняк же бедам ждет конца,

И смерть для скорбного лица,

Для глаз пугливых — враг, не друг,

Пришедший выхватить из рук

Плод райский, — воздаянье мук:

Ведь Завтра — все ему вернет,

Искупит боль, развеет гнет;

Ведь Завтра — будет первым днем,

Что со слезами незнаком,

Что ряд начнет счастливых лет,