Оглядываю живот, ища признаки того, что внутри меня теплится жизнь. Надуваю его, глажу ладонью, представляя, как он округляется, но не чувствую ровным счётом ничего. Наверное, не сейчас. Мне просто нужно думать о нём, и это придаст сил.

Я заправляю постель, одеваюсь. Почти одиннадцать. Почему так тихо? Саввы нет дома? Жутко хочется пить. Щелчок на два оборота — и я оказываюсь на свободе. Аппетит так и не появился, но по крайней мере тошнить перестало.

Дверь в кабинет Саввы открыта, но из-за неё не доносится привычного щёлканья клавиатуры. В гостиной не работает телевизор. Тишина давит, становясь мучительной. Кажется, он все-таки ушёл. Куда? Спускать пар на каком-нибудь бедняге? Прогуляться? В спортзал на цокольном этаже?

Возле дверей гостиной я застываю, и грудную клетку моментально сжимает тисками. Нет, Савва никуда не ушёл. Он спит на диване, подложив ладонь себе под голову. В той же одежде, в какой был вчера, между бровей — напряжённая складка. Жажда, мучившая меня с ночи, забывается, я не могу двинуться с места. Неужели всё ещё любуюсь? Да, любуюсь. Тёмными прядями, упавшими ему на лоб, упрямым изгибом губ, густотой его ресниц. Его лицо вызывает зависимость, так же как и его тело. Его длинные пальцы, красивые плечи, шрам на солнечном плетении, твёрдый живот, член, умеющий доставлять неземное удовольствие. Сейчас Савва кажется совсем безобидным, и я начинаю забывать, что мне стоит его бояться.

Я заставляю себя оторвать взгляд и быстро иду на кухню. Беззвучно открываю шкафы в поисках упаковки кофе, которая всё это время лежит на столешнице. Почти пустая. Кажется, я не одна в этой квартире не спала всю ночь.

Шум перемалываемых зёрен на несколько секунд меня оглушает. Я ставлю чашку в нужный отсек и безучастно слежу, как фарфоровые стенки окрашиваются в тёмный. Кофе — просто потому, что утром я привыкла его пить. На деле, мне по-прежнему ничего не хочется.

Я забираю чашку с подставки и, развернувшись, застываю. Он прямо передо мной. Нужно было помнить, что Савва чутко спит. От него пахнет сном и напряжением, глаза изъедены рубиновой сеткой капилляров. Моя оборона терпит сокрушительный удар. Он выглядит как мужчина, которого я всё ещё люблю.

— Извини, что разбудила, — говорю я первое, что приходит в голову и, вжавшись в столешницу, протискиваюсь в сторону. Мне нельзя, нельзя. Нельзя давать слабину. Ты же помнишь? Он готов распоряжаться твоим телом по своему усмотрению. Ему наплевать на то, что ты чувствуешь. Его интересы всегда будут превыше твоих. Он получает удовольствие, избивая других людей. Он совершил убийство. Однажды он уже причинил тебе боль, пусть и руками другого человека. Ничто не удержит его от повторного эксперимента.

— Ты пахнешь моим шампунем, — его голос охрип от сна, взгляд жадно блуждает по моему лицу.

Я ёжусь и крепко обнимаю себя руками, защищаясь.

— Я, наверное, перепутала.

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь уехать.

— Куда?

— К маме.

— Бегство?

— Нет. Я хочу нормальности. Хочу перестать бояться.

Он хмурится.

— Тебе не нужно меня бояться.

Он готов распоряжаться твоим телом по своему усмотрению. Ему наплевать на то, что ты чувствуешь. Его интересы всегда будут превыше твоих. Он получает удовольствие, избивая других людей. Он совершил убийство. Однажды он уже причинил тебе боль, пусть и руками другого человека. Ничто не удержит его от повторного эксперимента.

— Ты кривишь душой. Ты хочешь, чтобы я тебя боялась. Тебе это нравится.

— Совсем нет, Мирра. Ты для меня особенная.

Ложь. Это всё ложь.

Мои не зажившие за ночь нервы сдают ещё до того, как я успеваю это понять. Я швыряю чашку на стол так, что её содержимое расплёскивается по столешнице, и быстро шагаю к двери. Не дай ему себя согнуть. Не слушай. Тот, кто говорил с тобой вчера, — для него ты совсем не особенная. Та же спичка, которую ему нравится ломать в угоду своей нездоровой натуре.