У меня больше нет дома, но я понимаю, что он имеет в виду… пентхаус, даже если это всегда будет его дом, а не мой. Надеюсь, скоро у меня, по крайней мере, будет своя квартира, даже если я не уверена, что и там буду чувствовать себя как дома.

— Ты спас меня. — Выпаливаю я слова, которые вертелись у меня на кончике языка с тех пор, как я проснулась и увидела его сидящим там. — Ты закрыл меня, когда произошел взрыв. Почему ты это сделал? Ты мог умереть.

Черты его лица тщательно скрываются, я вижу, как это происходит.

— Ты моя жена, — холодно говорит он.

— И ты мог бы решить две проблемы за один раз, позволив мне умереть, — указываю я. — Стал бы свободен, без чувства вины за то, что позволил Росси убить меня. Я уверена, что горе вдовца могло бы во многом согреть и твою постель.

— Мне не нужно горе, чтобы согревать мою постель, — натянуто говорит Лука. — Если я захочу другую женщину, я ее получу. Если я захочу тебя, ты будешь у меня. Что касается того, что я сделал, я зашел так далеко, чтобы защитить тебя. Зачем останавливаться на достигнутом? С таким же успехом можно было бы довести дело до горького конца изначально.

Слова звучат неубедительно, даже когда он их произносит. Я знаю так же хорошо, как и он, я уверена, что это всего лишь прикрытие для настоящей правды, что он сам не понимает, почему инстинктивно защищал меня. Его ответ только подтверждает это для меня. Но я не позволю остальной части того, что он сказал, пройти так легко.

— Ты не можешь обладать мной, когда захочешь, — тихо говорю я. — То, что произошло в нашу первую брачную ночь… это больше не повторится, Лука. Сейчас для этого нет причин. Ты доказал Росси, что я твоя, — с горечью выдавливаю я, — но я не собираюсь быть игрушкой для твоего удовольствия. Этот единственный раз был последним.

— Конечно. — Лука пожимает плечами. — Это был не самый лучший трах в моей жизни, София.

Я вздрагиваю. Слова не должны жалить, мне должно быть даже все равно, но они жалят. Это просто еще одна сбивающая с толку реакция на него в длинной череде таких реакций, с тех пор как я проснулась в его постели после того, как он спас меня. Я должна быть рада, если он не получил удовольствия, счастлива, что он будет склонен не пытаться снова, не прижмет меня к дверям и не будет неистово целовать, не опрокинет меня над диванами и не подведет меня так близко к оргазму, что я буду чувствовать, что могу умереть, если… Господи, София, возьми себя в руки. Я тяжело сглатываю и чувствую, как краснеет мое лицо. При одном воспоминании у меня по коже пробегает жар, и я изо всех сил стараюсь выкинуть это из головы, забыть о смешанном удовольствии, отрицании и смущении той ночи.

— Не принимай это так близко к сердцу, — легко говорит Лука. — Ты была девственницей, и ты даже не хотела этого. Я ожидал, что ты будешь холодной рыбой.

Его слова ощущаются как кинжалы, острые и режущие, даже если они не предназначены для оскорбления. Он говорит это так небрежно, и я никогда не чувствовала себя менее похожей на жену, не говоря уже о любимой. Я чувствую себя чем-то, с чем он покончил и готов отказаться теперь, когда он выполнил свой долг. Это именно то, чего я должна хотеть, напоминаю я себе. Чем скорее у меня будет свое собственное место, и я смогу установить некоторую дистанцию между ним и мной, тем скорее я перестану чувствовать все эти ужасные, противоречивые, сбивающие с толку вещи.

— Медсестра рассказала мне о других, — быстро говорю я, меняя тему. В тот момент, когда я думаю об этом… о смерти миссис Росси, горе Катерины, я чувствую себя виноватой даже за то, что меня волнуют оскорбительные комментарии Луки. Катерина только что потеряла свою мать, и я в своих чувствах, потому что мой новый муж оскорбил мои, по общему признанию, несуществующие навыки в постели. — Я имею в виду, о Доне Росси и Джулии. Что это значит для тебя…для нас?

Лицо Луки становится очень неподвижным.