ФОН БЕРГ. Нет, что вы, политика меня никогда не занимала.

Пауза.

Конечно, нельзя забывать, что они испытывают неприязнь к аристократии. Может быть, это все и объясняв!

ЛЕДЮК. У фашистов? Неприязнь?

ФОН БЕРГ (удивленно). Да, конечно.

ЛЕДЮК (у него нет на этот счет своей точки зрения, и самый вопрос ему безразличен, но он хочет вызвать аристократа на разговор). В самом деле? Для меня это новость.

ФОН БЕРГ. Уверяю вас.

ЛЕДЮК. Но за что им вас не любить?

ФОН БЕРГ (смущенно смеется, не желая показать, что он обижен). Неужели вы спрашиваете это серьезно?

ЛЕДЮК. Не обижайтесь, я просто невежда в этих делах. Я привык считать, что аристократия... поддерживает любой реакционный режим.

ФОН БЕРГ. Ну, некоторые из нас конечно. Но большинство вообще не желает брать на себя никакой политической ответственности.

ЛЕДЮК. Интересно. Значит, вы все еще всерьез относитесь к своему... своему титулу и...

ФОН БЕРГ. Дело не в титуле, а в моем имени, в моей семье. У вас ведь тоже есть имя, семья. Я полагаю, что вам тоже не хочется их позорить.

ЛЕДЮК. Понимаю. А под «ответственностью» вы, наверно, понимаете...

ФОН БЕРГ. Да я и сам не знаю... мало ли что это может означать. (Смотрит на часы.)

Пауза.

ЛЕДЮК. Пожалуйста, извините меня, я вовсе не хотел быть назойливым.

Пауза.

Я никогда об этом не задумывался, но сейчас мне ясно — они хотели бы лишить вас даже той власти, какая у вас есть.

ФОН БЕРГ. Что вы? Какая же у меня власть? А если б и была, им стоит только пальцем пошевелить, чтобы ее уничтожить. Разве в этом суть?

Пауза.

ЛЕДЮК (как зачарованный — в словах фон Берга он чувствует какую-то правду). А в чем же? Поверьте, я не собираюсь вас попрекать. Совсем наоборот...

ФОН БЕРГ. Но ведь это так просто! (Смеется.) У меня есть известное... положение. Мой род существует тысячу лет, и они понимают, как опасно, если кто-нибудь вроде меня... не признает всего этого хамства.

ЛЕДЮК. А под хамством вы подразумеваете?..

ФОН БЕРГ. Разве вам не кажется, что фашизм, чем бы он ни был еще, — это величайший взрыв хамства? Океан хамства.

БАЙЯР. Боюсь, мои друг, что дело куда серьезнее.

ФОН БЕРГ (вежливо, Байяру). Да, конечно, вы совершенно правы.

БАЙЯР. По-вашему, получаются, что они просто не умеют вести себя за столом, только и всего.

ФОН БЕРГ. Конечно не умеют. Их ужасно бесит всякая утонченность. Они считают это, видите ли, признаком вырождения, упадка.

БАЙЯР. О чем вы толкуете? Значит, вы покинули Австрию потому, что они не умеют вести себя за столом?

ФОН БЕРГ. Ну да, и не только за столом. А их восторг перед всякой пошлостью в искусстве; приказчики из бакалейной лавки, напялив мундиры, приказывают оркестру, какую музыку играть, а какую нет! Да, хамство само по себе может заставить человека покинуть свою родину, так мне, по крайней мере, кажется.

БАЙЯР. Другими словами, если бы они умели вести себя за столом, разбирались в искусстве и не мешали оркестру играть, что ему нравится, вы бы поладили с ними.

ФОН БЕРГ. Да разве это мыслимо? Как могут люди, уважающие искусство, преследовать евреев? Превращать Европу в тюрьму? Навязывать всему человечеству эту расу жандармов и насильников? Разве люди, которые любят прекрасное, на это способны?

МОНСО. Я охотно бы с вами согласился, князь фон Берг, но должен кое-что сказать в защиту немецкой публики — я перед нею играл: ни одна публика на свете так не чувствует малейших нюансов спектакля, они сидят в театре благоговейно, как в церкви. И никто не умеет слушать музыку, как немцы. Разве не так? У них — страсть к музыке.

Пауза.

ФОН БЕРГ (страдая от того, что должен это признать). Боюсь, что да, это правда.

Пауза.

Не знаю, что вам сказать. (Он подавлен и совершенно растерян.)

ЛЕДЮК. Может, вы говорите о разных людях?