Я слыхала, что его мать-актриса во время Семилетней войны полюбила британца, военного моряка. «Вообразите такую мать», — подумала я. Актриса! Каков стыд, какова репутация! Актрис даже не хоронят в освященной земле, на них нельзя жениться — церковь запрещает.

— Ты англичанин? Говоришь без акцента. — Я смахнула рыжего муравья, ползшего по руке.

— По правде, мой отец родом из Шотландии.

Где находится Шотландия, я не догадывалась, но испытала облегчение оттого, что он не британец. Британцы нехристи, они едят детей.

— Хотя я его даже не видел толком, — продолжал Уильям. Он лежал, вытянувшись во весь рост, и скручивал между пальцами листок травы.

— Никогда?

Уильям посмотрел на меня. Таких ярких голубых глаз я еще не видела.

— Помню его лицо, улыбку. Ничего больше.

— А мой отец так редко бывает дома, что разница невелика, наверное, — сказала я.

— Когда я был младше, — сказал Уильям, — мне приятно было думать, что мать и отец очень любили друг друга и расстались из-за трагического случая. Мне казалось, так лучше, чем продолжать жить вместе, когда любви давно не осталось.

В пруду плеснула рыба, и по зеркальной поверхности воды пошли круги. Я подумала о маме и папе, о том, как они раздражают друг друга. Неужели между ними когда-то была любовь?

Уильям отбросил челку со лба.

— Наверное, я романтик, — улыбнулся он. — Как мой герой, Жан-Жак Руссо.

Я поднялась с места: мне стало неловко. Никто, и особенно мальчики, никогда не говорил со мной о таких вещах. Я боялась, что это непристойно, и не знала, как ответить.

— Мне пора, — сказала я.

— Да, — сказал Уильям, тоже поднимаясь. Он стоял передо мной, неловкий и растерянный, и в нем уже не было ничего от загадочного молодого человека, сына актрисы, пережившей трагическую любовь. Передо мной стоял просто Уильям, béké-goyave в залатанной одежде.

Я поспешно шла по тропинке и на каменном мосту оглянулась. Уильям смотрел мне вслед.

— Завтра придешь? — крикнул он.

С пылающим лицом я побежала вверх по склону холма.

Среда, 12 августа

Все утро я твердила себе: «Не пойду, не пойду». Но, покончив с домашними делами, я, конечно, отправилась на пруд к купальне…

Увидев меня на тропинке, Уильям широко улыбнулся, а я сделала вид, что удивлена нашей встречей. Не знала, что сказать, поэтому села на берегу и стала кидать в воду камешки. А потом, напевая, убежала домой.

Не хочу даже думать, что стало бы со мной, узнай об этом кто-нибудь.

Больше никогда не пойду.

2 сентября

При каждой возможности хожу на пруд к купальне. Туда часто приходит Уильям. Большей частью мы сидим и разговариваем. Я рассказываю, как мне хочется поехать во Францию, в Париж, потому что там столько интересного, такого, на что стоит посмотреть. И о том, как здорово, когда все впереди, но как тяжело, когда тебе твердят, что твои мечты не сбудутся.

Уильям совсем как я. Ему тоже хочется посмотреть мир. Он читает газеты, которые доставляют сюда на кораблях, и рассказывает мне, что происходит в американских колониях. Рассуждает о «свободе» и «равенстве». Спрашивал меня, что я об этом думаю, но я ответила, что не читаю газет, откуда же мне знать?

— Не надо читать, чтобы знать, что ты думаешь о таких вещах, как свобода и равенство. Это у тебя в сердце, — говорит он, — а не на страницах газет.

Сегодня он прочитал мне отрывок из книги.

«Люди рождаются свободными, но живут в цепях».[10] Рождаются свободными, — сказал он. — Ты только представь себе!

— Все?

— Свободными и равными.

— И рабы тоже?

— И хозяин, и его рабы. — Уильям помолчал. — И король, и его подданные.