– Хочу. Я вот о чем подумал… – Монах замолчал. Добродеев смотрел выжидательно.

– Понимаешь, Леша, он не обязательно следил за ними.

– А что?

– Он может работать с кем-то из них. Он мог знать, что Вера Коломиец допоздна засиживается на работе, он мог знать также, что ее муж тоже не спешит домой… Ты сказал, они живут небогато, но, может, в квартире было что-то ценное! В коллективе не бывает секретов. Допускаю, они жили не очень хорошо, я видел, как они ссорились. Или… наоборот, понимаешь?

– Наоборот? То есть грабитель работает с Коломийцем?

– Да. И еще одна версия, третья…

– Муж? – догадался Добродеев.

– Муж.

– Каким образом? Мы же сами видели чужого! А Коломиец пришел, увидел жену и сразу бросился звонить. Она была мертва, когда он пришел. Я понимаю, по статистике, всегда убивает муж, но мы же видели! Кроме того, майор в любом случае проверит его алиби.

– Видели, ты прав. У тебя есть кто-то в издательстве? Поговорить бы с ее коллегами, прямо с утречка.

– Есть там у меня человек… Сделаю.

– А потом мы нанесем ему визит…

– И что скажем?

– Скажешь ты, Лео. Сообщишь, что узнал о страшной новости, и спросишь, не та ли это Вера Коломиец, которая когда-то работала в «Лошадке».

– Она никогда у нас не работала.

– Значит, соврешь.

– Думаешь, он нас впустит?

– Впустит. В руке у тебя будет бутылка коньяка. Ни один мужик в здравом рассудке не откажется, тем более пьющий.

– А дальше что? О чем его спрашивать?

– Дальше моя очередь. Я все-таки какой-никакой психолог, хоть и паршивый. И физиогномист. Хочу посмотреть на вдовца.

– Ты?

– Я. И пусть тебя не смущает моя нога, Лео. Я виноват в смерти этой женщины, понимаешь? Пойдем завтра вечером. Как только он заявится домой, мы сразу выступим. Надеюсь, майор его не арестовал.

Они посмотрели на окна знакомой квартиры. Там горел свет. Потом свет в кухне и гостиной погас, остался только в спальне.

– Он дома, – заметил Добродеев. – Но я не уверен, Христофорыч…

– Лео, у меня нет выбора. Ты со мной?

– С тобой. Будешь? – он потянулся за бутылкой.

Монах кивнул…

– …Давай еще раз, – сказал майор Мельник. – По порядку. Значит, журналист принес тебе трубу, и ты стал следить за соседями, так? Когда это было?

Майор, здоровенный немногословный детина, у которого каждое слово на вес золота и бьет точно в цель, рассматривал Монаха своим знаменитым сверлящим взглядом, и Монах чувствовал себя ничтожно малой величиной. Тем более ему было паршиво от чувства вины. Часы показывали десять; Добродеев давно улетел в редакцию; Монаха уже сорок минут как распинали на допросе.

– Так. Пару недель назад. Посидел бы ты с поломанной ногой… – Монах осекся, ему стало неловко от своего какого-то… скулящего тона.

– Каждый день?

– Каждый вечер. Их видно, когда горит свет, а днем ни фига.

– Соседка справа тебя засекла, сказала, убийца живет в доме напротив, смотрит в трубу. Твое счастье, что ты… на якоре. Ты что, работаешь при свете?

– В темноте. Случайно получилось, видимо, включил на минуту, а она заметила. Знала, что я ее вижу, и хоть бы шторы задернула, бесстыдница! Еще и выделывалась…

– Когда ты в первый раз заметил грабителя?

– Позавчера. Добродеев сказал, надо их предупредить, а я… лопухнулся.

– Почему же не предупредил?

Монах задумался.

– Понимаешь, майор, как-то все это было неубедительно, вроде спектакля. Он был там минут двадцать, светил фонариком в гостиной, в спальне… везде ходил, туда-сюда, а потом ушел. И они ничего не заметили. Они даже не заметили, что он взял ее украшения.

– Он мог взять их вчера, – заметил майор.

Монах задумался.