– Это была я, Георг. Дедушка учил меня, ты же помнишь… я так и не забросила его старую мастерскую. Делала безделушки для собственного развлечения – копируя фамильные украшения. Клянусь, безо всякого умысла! Я бы ни за что не поддержала Мишеля, если бы догадывалась о чем-то… но я слишком поздно узнала, что он тайком проникает в Хранилище и распродает коллекцию деда. Дедушка наказал бы его за кражи. И ты бы наказал. Тогда я просто нашла среди своих безделушек похожую и положила ее в ящик вместо украденной. А потом еще раз. И еще… Мишель обещал, что когда отыграется, выкупит наши украшения из ломбарда, и мы просто вернем их на место! Мне было семнадцать лет, Георг. И я без памяти его любила… Пойми меня. Верни я сейчас то время – никогда бы так не поступила!

– Это все что ты сделала? Покрывала его кражи – и все?

– Нет… не только.

– Что еще ты сделала, Кики?

Взгляд Кики – затравленный, несмелый, скользнул на Гришу. И быстро вернулся к старшему брату. Тогда-то по ее лицу градом потекли слезы.

– Я не могу сказать тебе, Георг. Это ужасно – то, что я делала. Этому нет прощения, ей-богу, лучше застрели меня сразу, если хочешь – но я никогда не признаюсь!

– Кики… – без сил выдохнул рядом со мной Гриша. Он все понял, конечно.

И я поняла. А главное – понял Георг.

– Это ты ездила к брату, да? – невесть как собрав в кулак волю, спросил он. – Ездила, одетая, как Вера – в ее пальто и вуали. Нарочно, чтобы ее опорочить и лишить моего доверия. Чтобы заставить меня ненавидеть и Веру, и брата! Ох, что же ты наделала, Кики…

Георг глубоко, как после бега, дышал; побелели костяшки на его руке, сжимающего рукоять револьвера. Но хотя бы лицо чуть порозовело. А потом, как апофеоз всего, из его горла вырвался протяжный, нечеловеческий стон.

И рука с револьвером, дрогнув, безвольно повисла вдоль тела.

– Что же ты наделала Кики…

– Прости… прости, милый! – заламывая руки, беззвучно плача, Кики рискнула подойти к брату еще ближе, с мольбой смотрела в его глаза. – Георг, дня не было, чтобы я жалела о том, что натворила. Дня не было, чтобы я не думала о Наде: я всеми силами всегда старалась заменить ей мать!

– Я ведь мог застрелить собственного брата, Кики…

– Я не позволила тебе этого сделать! – пылко ответила она. – Ты же помнишь? Я так перепугалась тогда и за Гришу, и за тебя! Клянусь, я хотела рассказать все как есть, едва мы вернемся домой. Но там…

Кики мучительно подбирала слова, обходя еще более тревожную тему – а я видела, как снова преображается лицо Георга. Как крепко, до проступающих белых костей, сжимают его пальцы рукоять револьвера.

Георг поднял руку с оружием, уперев ствол прямо в живот Кики.

– Ты не смеешь просить прощения! – сквозь зубы прошипел он. – Ты уничтожила нашу семью. Довела до смерти деда, рассорила меня с братом, лишила мою дочь матери! Ты убила Веру.

– Георг!

Это выкрикнул Гриша. Я похолодела, когда он бросился меж ними – с силой отвел руку с револьвером от сестры.

– Прекрати! Ты что! – в лицо ему кричал Гриша.

Тот не слышал. Ничего не слышал и холодным уничтожающим взглядом смотрел на Кики. Опускать оружие он не собирался.

– Что ты, милый… – без умолку причитала Кики, – я не убивала Веру! Я никогда бы! Да, я виновата в том, что довела ее до этого – но она сама приняла тот яд! Разве нет?..

– Нет, – без жалости ответил ей Георг.

– Не нужно! – снова развел их в стороны Гриша. И уже брату: – оставь ее – ты сделаешь только хуже. Наша сестра совершила ужасный поступок, да, но ей было всего семнадцать! А теперь у нее двое детей, которых ты хочешь оставить без матери!

– То есть ее ты защищаешь, да?! – жестоко осклабился Георг. – А как быть с моей дочерью? С тем, что она растет без матери?

– Я не убивала Веру… здоровьем своих детей клянусь тебе, Георг, что не убивала…