Георгу я только слабо улыбнулась: что я могла ему сказать? Да и не хотелось мне тратить на него больше ни минуты времени. А Грише я поторопилась ответить:

– Не отпускай, – охотно разрешила я ему. – Видишь же: я могу схлопотать шальную пулю, даже если просто стою в дальнем углу комнаты.

Это был странно, но никакой раны я не нашла и теперь: по-прежнему чуть саднило кожу на боку, как если бы я ударилась об угол, а слегка потрепанная ткань платья подсказала, что пуля прошла по касательной. Да и корсет защитил. В общем, слава корсетам.

Эпилог

Надя сказала правду: увидеться нам больше не пришлось.

Ее отец вскорости, не сообщая ничего родственникам, уехал к матери, в Италию. И, конечно, увез с собой Надю. Я утешала себя: о том времени, что провела с отцом в деревне, Надя отзывалась с теплотой – они и правда как будто сблизились, мне казалось. И я изо всех сил верила, что теперь, когда недомолвки и сомнения позади, отец и дочь действительно найдут общий язык.

Уехала из Петербурга и Кики. Братья с нею, насколько я знала, отношений не поддерживали, несмотря на ее регулярные письма; с мужем она вскорости рассталась, а через полтора года после описанных событий и вовсе покинула Россию вместе с дочерьми.

Из всех фон Гирсов к 1915 году в Петербурге (тогда уже Петрограде) остался один только Гриша. Да и тот упорно не хотел брать фамилию деда, по-прежнему оставаясь Драгомировым.

* * *

Но это все потом, а спустя недели полторы после событий того судьбоносного дня, Гриша достаточно неожиданно появился на пороге квартиры, где я все еще жила. Я не видела его уже несколько дней, поэтому страшно обрадовалась – но Гриша что-то был невесел.

– Чем занимаешься? – спросил, кивком головы указав на мой фартук и перепачканные красками руки.

Я смущенно пожала плечами:

– Да так… ремонтирую куклу.

Доротея (то, что от нее осталось) со мной больше не разговаривала. То ли не могла, то ли не хотела. Я надеялась, что-то изменится, когда я починю фарфор на ее шейке: глина, клей, краски, какой-нибудь яркий шарфик… Вдруг получится? Надю тогда еще не увезли, и я думала увидеться с ней со дня на день и отдать куклу.

Тогда-то Гриша и вывалил все на меня с обреченной усталостью:

– Георг уехал. К матери. Вместе с Надей.

– Вот как… Но этого следовало ожидать.

Удивительно, что я восприняла эту новость достаточно легко. Наверное, в глубине души и сама знала, что так и будет.

– Но адрес матери ведь у тебя есть?

– Да, конечно… и вот, Надя оставила тебе письмо. – Но не успела я и в руки взять плотный конверт, он огорошил снова: – Марго, Георг хочет, чтобы фабрикой теперь управлял я. Поверить не могу…

Увы, не радость была у него в голосе, а растерянность. А то и ужас. Шесть лет Гриша в своей газетенке писал гадости о владельце ювелирной фабрики фон Гирсов – чтобы теперь стать этим владельцем самому.

Я отерла руки от краски, подошла к нему и ласково погладила щеку:

– Что ж, этого тоже следовало ожидать. Неужто думаешь, ты не справишься?

– Только если вместе с тобой.

Гриша неожиданно поймал мою руку и надолго прижал ее к своим губам. Не хотелось мне его разочаровывать, что я не умею управлять фабриками. Я даже в лоджии у себя порядок навести не могу… Да я и не успела: в этот день Гриша огорошил меня в третий раз.

Он вдруг неловко кашлянул и опустился на одно колено.

Я ойкнула. Тем более, когда увидела в его руках коробку с кольцом…

Но я молодец, я все-таки сдержалась и не закричала «Да!» прежде, чем он хотя бы спросил.

Стоял январь 1914 года. Не знаю, что будет дальше. Как говорили в еще одном культовом фильме двадцатого века – будущее не предопределено. Я изо всех сил верила, что починю Доротею. И что она скажет мне, наконец, что-нибудь хорошее. И что с Надей мы все-таки увидимся. Как же я этого хотела!..